На случай, если кто-то запамятовал https://ru.wikipedia.org/wiki/Филби,_Ким
Ордена Кима Филби
- Автор темы JapanX
- Дата начала
Откровения Руфины Пуховой (супруги английского чекиста) семилетней давности. Разочарован, злоупотреблял, депрессовал.
Spy Kim Philby died disillusioned with communism
Kim Philby, the most successful of the Cambridge spies, tried to drink himself to death in Moscow because he was disillusioned with communism and tortured by his own failings, his last wife has said in an interview.
Philby died in the city in 1988, 25 years after defecting to the Soviet Union, where he was employed as an occasional consultant to the KGB helping to prepare spies for missions to the west.
Rufina Pukhova, his Russian-Polish wife, said Philby struggled to control his drinking by downing only two glasses of cognac a night and then handing her the bottle to hide.
"His alcoholism was suicide," she told the Moskovsky Komsomolets newspaper. "He once even said that it was the easiest way to bring life to an end."
Pukhova, now 78, said she was irritated by stories about Philby's drink problem, but admitted he wasn't always able to stick to his two-glass rule. "If he continued drinking, he got inebriated quickly and changed in front of your eyes," she said. "But he never got aggressive, and just went to bed."
His habit was fuelled by his sorrow over what he saw around him, she added. "Kim believed in a just society and devoted his whole life to communism. And here he was struck by disappointment, brought to tears. He said, 'Why do old people live so badly here? After all, they won the war.'"
Born in India in 1912, Philby became a communist sympathiser after leaving Cambridge and began working as a KGB informer in the mid 1930s in London. He reported to the Soviet NKVD from the Spanish civil war under the guise of a correspondent for the Times, and in 1940 joined the Secret Intelligence Service (SIS, or MI6), becoming a double agent and passing many secrets to the Kremlin.
Philby's work led to the deaths of dozens of British agents, making him a reviled traitor once he was exposed in Britain. But in Russia he is still admired as a hero. A plaque in his honour was unveiled by the head of the foreign intelligence service at its headquarters in Moscow in December.
He and Pukhova married in 1971, when he was 59 and she was 38. Philby had defected to the Soviet Union from Beirut in 1963, and was treated with respect, but felt isolated. "Kim said to me, 'I came here totally fully of information, I wanted to give everything I had but no one was interested," explained Pukhova.
His drinking made him paranoid that his wife would abandon him.
"There was one funny incident," she remembered. "It was winter and we were going out for a walk and I found one of my boots had disappeared. It was a mystery. We searched every corner until Kim suddenly struck himself on the head with his hand, went to a cupboard and brought back the boot. He had got afraid that I would leave, and hidden the boot."
However, Pukhova said the fear that she would leave had helped her husband temper his intake in later years. "I tried everything to save him; after all, he was killing himself. He never promised to give up, but once, completely unexpectedly, he suddenly said, 'I'm afraid I'm going to lose you, I'm not going to drink any more.' It was a miracle. And he kept his word to the end." The two-drink tradition remained but in time there was no longer a need to hide the bottle, she added.
Philby had other less damaging routines: a cup of Russian tea at 7am and English tea with milk at 5pm, drunk from a fine porcelain cup.
Pukhova said he was a "special" and principled man. "Once, a big group of us were on a trip on the Volga: Kim and I and, of course, his KGB escort, and the escort's daughter. We got together in our cabin to discuss our plans.
"I said something to the escort and he just stayed silent, sitting, leafing through his magazine. Kim leapt up and shouted, 'Whoever is rude to my wife is rude to me!' You should have seen his face."
Cold war exiles
The gang of British spies who ended up in Moscow in the 1950s and 1960s were employed in KGB training schools and international research institutes. They met each other socially but soon fell out. Kim Philby drank while Guy Burgess, who was gay, missed his friends in London, including Anthony Blunt whose spying activities, though known to the government, were kept under wraps until they were exposed much later, in 1979. Donald Maclean, although arrogant and someone who liked a drink too, was regarded as more convivial. George Blake, who is still alive, got on well with him than with Philby. Maclean bequeathed Blake his library of books, including Trollope, Macaulay's History of England, Morley's Life of Gladstone, and the Macmillan and Eden memoirs.
In contrast to Blake, Philby and Burgess – and to a less extent Maclean – suffered from nostalgia for Britain. Philby's less attractive personal qualities were matched by a charm to which many of his MI6 colleagues succumbed. Some could never quite come to terms that he was a traitor.
Spy Kim Philby died disillusioned with communism
Kim Philby, the most successful of the Cambridge spies, tried to drink himself to death in Moscow because he was disillusioned with communism and tortured by his own failings, his last wife has said in an interview.
Philby died in the city in 1988, 25 years after defecting to the Soviet Union, where he was employed as an occasional consultant to the KGB helping to prepare spies for missions to the west.
Rufina Pukhova, his Russian-Polish wife, said Philby struggled to control his drinking by downing only two glasses of cognac a night and then handing her the bottle to hide.
"His alcoholism was suicide," she told the Moskovsky Komsomolets newspaper. "He once even said that it was the easiest way to bring life to an end."
Pukhova, now 78, said she was irritated by stories about Philby's drink problem, but admitted he wasn't always able to stick to his two-glass rule. "If he continued drinking, he got inebriated quickly and changed in front of your eyes," she said. "But he never got aggressive, and just went to bed."
His habit was fuelled by his sorrow over what he saw around him, she added. "Kim believed in a just society and devoted his whole life to communism. And here he was struck by disappointment, brought to tears. He said, 'Why do old people live so badly here? After all, they won the war.'"
Born in India in 1912, Philby became a communist sympathiser after leaving Cambridge and began working as a KGB informer in the mid 1930s in London. He reported to the Soviet NKVD from the Spanish civil war under the guise of a correspondent for the Times, and in 1940 joined the Secret Intelligence Service (SIS, or MI6), becoming a double agent and passing many secrets to the Kremlin.
Philby's work led to the deaths of dozens of British agents, making him a reviled traitor once he was exposed in Britain. But in Russia he is still admired as a hero. A plaque in his honour was unveiled by the head of the foreign intelligence service at its headquarters in Moscow in December.
He and Pukhova married in 1971, when he was 59 and she was 38. Philby had defected to the Soviet Union from Beirut in 1963, and was treated with respect, but felt isolated. "Kim said to me, 'I came here totally fully of information, I wanted to give everything I had but no one was interested," explained Pukhova.
His drinking made him paranoid that his wife would abandon him.
"There was one funny incident," she remembered. "It was winter and we were going out for a walk and I found one of my boots had disappeared. It was a mystery. We searched every corner until Kim suddenly struck himself on the head with his hand, went to a cupboard and brought back the boot. He had got afraid that I would leave, and hidden the boot."
However, Pukhova said the fear that she would leave had helped her husband temper his intake in later years. "I tried everything to save him; after all, he was killing himself. He never promised to give up, but once, completely unexpectedly, he suddenly said, 'I'm afraid I'm going to lose you, I'm not going to drink any more.' It was a miracle. And he kept his word to the end." The two-drink tradition remained but in time there was no longer a need to hide the bottle, she added.
Philby had other less damaging routines: a cup of Russian tea at 7am and English tea with milk at 5pm, drunk from a fine porcelain cup.
Pukhova said he was a "special" and principled man. "Once, a big group of us were on a trip on the Volga: Kim and I and, of course, his KGB escort, and the escort's daughter. We got together in our cabin to discuss our plans.
"I said something to the escort and he just stayed silent, sitting, leafing through his magazine. Kim leapt up and shouted, 'Whoever is rude to my wife is rude to me!' You should have seen his face."
Cold war exiles
The gang of British spies who ended up in Moscow in the 1950s and 1960s were employed in KGB training schools and international research institutes. They met each other socially but soon fell out. Kim Philby drank while Guy Burgess, who was gay, missed his friends in London, including Anthony Blunt whose spying activities, though known to the government, were kept under wraps until they were exposed much later, in 1979. Donald Maclean, although arrogant and someone who liked a drink too, was regarded as more convivial. George Blake, who is still alive, got on well with him than with Philby. Maclean bequeathed Blake his library of books, including Trollope, Macaulay's History of England, Morley's Life of Gladstone, and the Macmillan and Eden memoirs.
In contrast to Blake, Philby and Burgess – and to a less extent Maclean – suffered from nostalgia for Britain. Philby's less attractive personal qualities were matched by a charm to which many of his MI6 colleagues succumbed. Some could never quite come to terms that he was a traitor.
Richard Norton-Taylor
Alex Ponomarev
Модератор
Alex Ponomarev
Модератор
Кавалеры знака отличник погранвойск
...2-й степени.
Шпион, который выбрал холод
"Московский комсомолец" №25604 от 30 марта 2011
Когда они встретились, ей было 38, ему — под шестьдесят. Потом он назовет закат своей жизни золотым. Ким (полное имя Гарольд Адриан Рассел) Филби — легендарный советский разведчик из знаменитой “кембриджской пятерки”. Влиятельный сотрудник английский секретной службы МИ-6, он три десятка лет, рискуя жизнью, снабжал Советский Союз ценнейшей информацией. За заслуги в области разведки в 1945 году Елизавета II удостоила его ордена Британской империи, а в 1947 году Сталин подписал указ о награждении Филби орденом Красного Знамени. Небывалый случай! Английский аристократ, Ким Филби служил нашей стране не из меркантильных соображений, а, что называется, за совесть. Он был увлечен идеями коммунизма.
В их квартире, что в двух шагах от Тверской, мало что изменилось. Здесь все как было при Киме Филби. И кабинет с видом на тихий переулок, и шкуры северных оленей на стене, и рижский ламповый приемник “Фестиваль”, который исправно работает по сей день. Мой взгляд падает на дивной красоты стол из цельного куска дерева.
— Стол действительно уникальный, — соглашается Руфина Ивановна. — Это подарок Тома Харриса, антиквара, старого друга Кима. Семнадцатый век. Муж любил антикварные вещи. Стол раньше стоял в монастырской трапезной, и когда на него проливалось вино, монахи растирали пятна ладонями и отполировали поверхность до матового блеска. Несмотря на то что в Англии Филби считался изменником, его домашнюю библиотеку и этот стол доставили в Москву в контейнерах. Частная собственность священна.
— Руфина Ивановна, а почему вы так долго не выходили замуж? Мне кажется, с вашей красотой, интеллигентностью, остроумием от женихов отбоя быть не должно!
— Приятно слышать, но вы преувеличиваете. Я никогда не стремилась к замужеству. Конечно, у меня были и поклонники, и романы, но до свадьбы дело не доходило по моей вине. К моменту встречи с Кимом я свыклась с мыслью, что останусь одна.
— Как вы познакомились?
— Я работала редактором в Центральном экономико-математическом институте вместе с женой разведчика Джорджа Блейка. Ида была переводчицей. Как-то она рассказала, что у Джорджа есть друг — хороший человек, у которого только один недостаток, — Руфина Ивановна делает выразительный жест. — Он был неравнодушен к алкоголю.
Однажды Ида попросила меня достать билеты в “Лужники” на айс-ревю. Мы собирались пойти вчетвером: Ида с Джорджем, его мама, которая приехала к нему из Голландии, и я. Но мама заболела, вместо нее я увидела незнакомого пожилого мужчину — Кима. Я была в темных очках. Когда нас знакомили, он сказал: “Снимите, пожалуйста, очки, я хочу видеть ваши глаза”. Мы пошли с Идой вперед. Кстати, именно тогда, следуя за нами, он решил жениться на мне. В то время у Кима гостил сын Том, он взял его с собой в надежде купить лишний билетик. Но билетов не было, и Ким с Томом отправился домой, пригласив всю компанию к себе на шампанское. После представления мы возвращались на троллейбусе домой, но я не доехала до дома Кима и вышла у метро.
Через несколько дней Ида пригласила меня на дачу в Томилино на выходные. Там оказался Ким. Он прибыл с огромной сумкой, набитой вином, виски, белыми грибами, курицей, овощами. Он даже взял с собой кастрюли и сковородки. Он сказал, что приготовит петуха в вине по-французски. Мы с Идой пытались помочь, но Ким доверил нам только почистить грибы, которые оказались наполовину червивыми. “Это же протеин!” — засмеялся Ким. Обычно покладистый, он не терпел, когда на кухне кто-то есть. В любое другое время, даже когда он был занят серьезной работой и я случайно прерывала его, Ким всегда встречал меня сияющей улыбкой. Но, если он колдовал на кухне, у него был такой сосредоточенный вид, что нельзя было слова сказать. Попробует соус: ложку в мойку, еще что-то — в мойку, там собиралась целая гора.
"Московский комсомолец" №25604 от 30 марта 2011
Когда они встретились, ей было 38, ему — под шестьдесят. Потом он назовет закат своей жизни золотым. Ким (полное имя Гарольд Адриан Рассел) Филби — легендарный советский разведчик из знаменитой “кембриджской пятерки”. Влиятельный сотрудник английский секретной службы МИ-6, он три десятка лет, рискуя жизнью, снабжал Советский Союз ценнейшей информацией. За заслуги в области разведки в 1945 году Елизавета II удостоила его ордена Британской империи, а в 1947 году Сталин подписал указ о награждении Филби орденом Красного Знамени. Небывалый случай! Английский аристократ, Ким Филби служил нашей стране не из меркантильных соображений, а, что называется, за совесть. Он был увлечен идеями коммунизма.
В их квартире, что в двух шагах от Тверской, мало что изменилось. Здесь все как было при Киме Филби. И кабинет с видом на тихий переулок, и шкуры северных оленей на стене, и рижский ламповый приемник “Фестиваль”, который исправно работает по сей день. Мой взгляд падает на дивной красоты стол из цельного куска дерева.
— Стол действительно уникальный, — соглашается Руфина Ивановна. — Это подарок Тома Харриса, антиквара, старого друга Кима. Семнадцатый век. Муж любил антикварные вещи. Стол раньше стоял в монастырской трапезной, и когда на него проливалось вино, монахи растирали пятна ладонями и отполировали поверхность до матового блеска. Несмотря на то что в Англии Филби считался изменником, его домашнюю библиотеку и этот стол доставили в Москву в контейнерах. Частная собственность священна.
— Руфина Ивановна, а почему вы так долго не выходили замуж? Мне кажется, с вашей красотой, интеллигентностью, остроумием от женихов отбоя быть не должно!
— Приятно слышать, но вы преувеличиваете. Я никогда не стремилась к замужеству. Конечно, у меня были и поклонники, и романы, но до свадьбы дело не доходило по моей вине. К моменту встречи с Кимом я свыклась с мыслью, что останусь одна.
— Как вы познакомились?
— Я работала редактором в Центральном экономико-математическом институте вместе с женой разведчика Джорджа Блейка. Ида была переводчицей. Как-то она рассказала, что у Джорджа есть друг — хороший человек, у которого только один недостаток, — Руфина Ивановна делает выразительный жест. — Он был неравнодушен к алкоголю.
Однажды Ида попросила меня достать билеты в “Лужники” на айс-ревю. Мы собирались пойти вчетвером: Ида с Джорджем, его мама, которая приехала к нему из Голландии, и я. Но мама заболела, вместо нее я увидела незнакомого пожилого мужчину — Кима. Я была в темных очках. Когда нас знакомили, он сказал: “Снимите, пожалуйста, очки, я хочу видеть ваши глаза”. Мы пошли с Идой вперед. Кстати, именно тогда, следуя за нами, он решил жениться на мне. В то время у Кима гостил сын Том, он взял его с собой в надежде купить лишний билетик. Но билетов не было, и Ким с Томом отправился домой, пригласив всю компанию к себе на шампанское. После представления мы возвращались на троллейбусе домой, но я не доехала до дома Кима и вышла у метро.
Через несколько дней Ида пригласила меня на дачу в Томилино на выходные. Там оказался Ким. Он прибыл с огромной сумкой, набитой вином, виски, белыми грибами, курицей, овощами. Он даже взял с собой кастрюли и сковородки. Он сказал, что приготовит петуха в вине по-французски. Мы с Идой пытались помочь, но Ким доверил нам только почистить грибы, которые оказались наполовину червивыми. “Это же протеин!” — засмеялся Ким. Обычно покладистый, он не терпел, когда на кухне кто-то есть. В любое другое время, даже когда он был занят серьезной работой и я случайно прерывала его, Ким всегда встречал меня сияющей улыбкой. Но, если он колдовал на кухне, у него был такой сосредоточенный вид, что нельзя было слова сказать. Попробует соус: ложку в мойку, еще что-то — в мойку, там собиралась целая гора.
Ким и Руфина. Медовый месяц они провели в Сибири.
— Он сразу начал ухаживать за вами?
— То, что случилось вечером, нельзя назвать ухаживанием. Мы провели день в саду. По английской традиции пили чай в пять часов, в шесть — аперитив. Тогда я впервые попробовала джин с тоником и поняла, что это мой любимый напиток. Ужин затянулся допоздна, и Джордж с Идой удалились в спальню. Ушла и я в свою комнату. За стенкой продолжался разговор по-английски, и только одно знакомое слово часто повторялось: “Руфа, Руфа”. Засыпая, я услышала, как со скрипом открывается дверь, и в полной темноте появляется красный огонек сигареты: Ким. Он деликатно присаживается на краешек кровати и торжественно объявляет: “Я — английский мужчина!” Понимаю, что он хорошо набрался, и говорю: “Я знаю, вы джентльмен!” — “Нет, — протестует Ким, я — английский мужчина!” Дурацкая ситуация. Пытаюсь его выпроводить: “Tomorrow!” (завтра). Он уходит. И все это повторялось не меньше трех раз. Меня трясло от смеха.
А утром я впервые на него посмотрела другими глазами. Серьезный, со скульптурным профилем, он ничем не напоминал героя ночного приключения и оказался очень привлекательным. На прогулке в лесу он сосредоточенно молчал, и я решила, что он переживает за ночной эпизод. (На самом деле он ничего не помнил, а мучился от головной боли. Напрасно я его жалела!) Чтобы отвлечь Кима, я сорвала колокольчик и шутливо преподнесла ему. Он держал его в руках всю дорогу и потом долго искал подходящий сосуд для цветка. Ким не был сентиментальным, но трогательно относился к любым проявлениям внимания.
— Он быстро сделал вам предложение?
— Ида пригласила меня в поездку по Золотому кольцу на машине, упомянув, что Ким тоже едет. Для меня это не имело значения. Я была счастлива отвлечься от работы. В Ярославле мы гуляли по парку на берегу Волги. Я почувствовала, что Ким ко мне неравнодушен. Меня это смущало, и я избегала его. Наконец он не выдержал, схватил меня за руку, у него была железная хватка, усадил на скамейку и сказал: “Я хочу женаться с тобой!” Я растерялась, ведь мы едва знакомы, и начала искать отговорки, что я ленивая, привыкла к одинокой жизни, что слаба здоровьем. Но запугать его было невозможно. Он сказал: “Я не мальчик. Я тебя не тороплю. Могу подождать”.
На следующий день по дороге в Москву он пригласил меня на ланч в “Метрополь”. Я опоздала почти на 40 минут и была уверена, что он уйдет. Мне было стыдно, и я себя утешала тем, что позвоню ему и извинюсь. Подхожу, Ким стоит с обреченным видом. Увидел меня, расплылся в такой блаженной улыбке, что мое сердце растаяло. Я чувствовала себя легко и непринужденно в ресторане. Он попросил меня давать ему уроки русского языка и пригласил к себе на чай. Мы сидели на кухне. Было по-домашнему уютно. Время летело. Он даже пошутил: “Я тебя пригласил на чай, а ты, кажется, собираешься остаться на ужин!” — и повторил предложение. Я уже была во власти его обаяния и сказала “да”, хотя на ужин не осталась.
— А вы знали тогда, кто такой Ким Филби?
— Мне его имя ни о чем не говорило. Тогда о Филби никто ничего не знал. Была лишь статья в газете под заголовком “Здравствуйте, товарищ Филби!” Понимание приходило постепенно, но впервые я поняла, насколько он знаменит, когда вошла в кабинет и увидела целую полку книг, посвященных ему.
— Среди них, наверное, была книга Элеоноры Филби “Шпион, которого я любила”.
— Об этой книге мне рассказала Ида. Я попросила у Кима ее почитать, Он ничего на это не ответил, ушел в кабинет, и больше я этой книги не видела. Он ее уничтожил.
Лондон, 1955 год. Ким Филби уже не сотрудник МИ-6. Фотографии из архива Руфины Пуховой.
— Руфина Ивановна, вы оставили свою девичью фамилию — Пухова. Почему вы не стали Филби?
— Ким жил здесь под вымышленной фамилией Мартинс. Сначала ему выдали паспорт на имя Федорова Андрея Федоровича. Это было глупо, потому что, когда Ким со своим акцентом произносил русские имя, отчество и фамилию, начинался гомерический хохот. И тогда он сам предложил нейтральную фамилию “Мартинс”. В графе “место рождения” стояло Нью-Йорк, а в графе “национальность” — латыш. Но и в этот образ он не вошел. Когда я шла следом и пыталась его окликнуть: “Андрей Федорович!” — он даже ухом не повел.
— Он не боялся, что его могут узнать?
— Он не верил, что ему угрожает опасность, но не хотел встречаться с журналистами. Тем не менее случилось так, что, когда мы в первый раз пошли в Большой театр, в антракте нос к носу столкнулись с парой его старых друзей, с которыми он вместе работал в Бейруте. Супруги Бистон были журналистами. Дик Бистон долго работал корреспондентом в “Дейли телеграф” в Москве. В антракте, когда мужчины пошли покурить, Мойра спросила меня, часто ли мы бываем в Большом. “К сожалению, нет, потому что трудно достать билет”, — ответила я. “А что здесь легко?” — с сарказмом парировала Мойра.
Однажды нам сказали, что некий мужчина караулит Кима на почтамте, где у мужа был абонентский ящик, куда приходила его корреспонденция: газеты и журналы “Геральд трибьюн”, “Таймс” и другие. Без этого он жить не мог. Но наши бдительные товарищи не дремали, и с этого момента я стала забирать почту сама. Раньше мы везде ходили вдвоем.
Иногда нам сообщали, что существует угроза жизни Кима. В таких случаях, прежде чем выйти из дома — в аптеку, за хлебом, по любому поводу приходилось звонить по определенному номеру, и за нами на расстоянии следовало человек пять. Я считала, что меня не надо было сопровождать и, когда отправилась в бассейн “Москва”, вдруг заметила, что за мной бежит молодой человек. На ходу вскочил в мой троллейбус и так разогнался, что почти влетел в женскую раздевалку. Пока я плавала, на парапете маячила его синяя куртка.
— Как вы думаете, почему была такая опека со стороны КГБ? Боялись за Кима Филби или не доверяли ему до конца?
— Возможно, и то, и другое. Каждый год нас навещали дети Кима, и мы старались придумать для них какие-то развлечения. Однажды его дочь Джозефина огорошила меня: “А ты знаешь, что за нами следят?” Тогда мы были на ВДНХ и присели отдохнуть на скамейку на большой площади, где невозможно спрятаться. Я старательно все обозревала — никого. Потом пошли в рыбный ресторан. Я заглянула в туалет. Джозефина была права. В кабинке висел новый, нераспечатанный рулон туалетной бумаги. И это в советское-то время! Я не поверила своим глазам. Заглянула в соседнюю кабинку — то же самое. А потом в зале обратила внимание на молодого человека, который с отрешенным видом что-то ковырял в тарелке.
Ким, когда смотрел наш любимый сериал “Семнадцать мгновений весны” с великолепным Тихоновым, говорил: “С таким сосредоточенным лицом он бы и дня не продержался!”
— Руфина Ивановна, извините за некорректный вопрос: почему вы не родили ребенка от любимого мужа?
— Так случилось, что надо было принимать решение. Я спросила Кима, а он сказал: “У меня уже пятеро детей. Мы старые родители, это не очень хорошо для ребенка, но это твой выбор”. У меня тоже были сомнения. Беспокоил мой диагноз, в молодости мне пришлось пройти облучение. Итак, у каждого из нас были серьезные причины для сомнений. Потом я, конечно, жалела.
Ким Филби пил “русский чай” из стакана с подстаканником, а английский — из фарфоровой чашечки.
— Читала, что только русской жене Кима Филби удалось избавить его от пьянства.
— Меня раздражает, что в любой публикации, посвященной Киму, мусолится тема пьянства. Создается впечатление, что он больше ничего не делал в жизни. Мы прожили вместе 18 лет, и через два года этой проблемы уже не существовало. Он много работал, у него были ученики.
…Начиналось все в 6 часов вечера — время дринка. Ким наливал в стакан немного коньяка, заменяя им дефицитный виски, и на две трети разбавлял водой. Попивал не спеша, потом готовил вторую порцию. И этого было бы достаточно. Но если продолжал пить, то быстро пьянел и менялся на глазах. Но никогда не становился агрессивным, а просто ложился спать.
Каждое утро я просыпалась под звуки Би-би-си. Ким сидел перед приемником, свежевыбритый и улыбающийся, прихлебывая “русский чай” и говорил: “Чай лучше!” Как будто я спорила. Это был мой Ким.
— Наверное, он боялся, что вы можете уйти?
— Был забавный случай: когда зимой мы собирались на прогулку, исчез один сапог. Мистика какая-то. Мы растерянно шарили по углам, наконец Ким хлопает себя по лбу, идет в кабинет и несет мой сапог. Испугался, что я уйду, и спрятал сапог.
На самом деле я никогда не говорила, что уйду, да и понимала, что не смогу его оставить. Разумеется, я всеми способами пыталась его спасти: ведь он убивал себя.
Он никогда не давал обещаний, что бросит пить. Слушал молча, склонив голову, мои увещевания, но однажды, совершенно неожиданно, без всякого повода вдруг заявил: “Я боюсь тебя потерять и больше не буду пить”. Разумеется, это было чудо. Свое слово он сдержал до конца.
Но традиция оставалась. В шесть часов он наливал свою порцию, потом вторую, отдавал мне бутылку и говорил с улыбкой: спрячь. Но в этом необходимость отпала. Бутылки стояли в баре.
— Михаил Любимов, ветеран разведки и друг вашей семьи, рассказывал мне, что Ким Филби был заядлым курильщиком, причем предпочитал крепкие советские сигареты без фильтра, хотя мог, наверное, позволить себе “Мальборо”.
— “Дымок” и “Приму”. Он говорил, что это настоящий табак, а какое-нибудь “Мальборо” — химия. Если ему попадалась сигарета с фильтром, он отрывал его демонстративно. Даже при бронхите хватался за сигарету. Пепельницы у нас стояли по всему дому.
Ким даже гордился своим сорокалетним стажем курильщика. Он не любил, когда его поучали, говорили о вреде курения, особенно те, кто бросил курить.
— Ким жил здесь под вымышленной фамилией Мартинс. Сначала ему выдали паспорт на имя Федорова Андрея Федоровича. Это было глупо, потому что, когда Ким со своим акцентом произносил русские имя, отчество и фамилию, начинался гомерический хохот. И тогда он сам предложил нейтральную фамилию “Мартинс”. В графе “место рождения” стояло Нью-Йорк, а в графе “национальность” — латыш. Но и в этот образ он не вошел. Когда я шла следом и пыталась его окликнуть: “Андрей Федорович!” — он даже ухом не повел.
— Он не боялся, что его могут узнать?
— Он не верил, что ему угрожает опасность, но не хотел встречаться с журналистами. Тем не менее случилось так, что, когда мы в первый раз пошли в Большой театр, в антракте нос к носу столкнулись с парой его старых друзей, с которыми он вместе работал в Бейруте. Супруги Бистон были журналистами. Дик Бистон долго работал корреспондентом в “Дейли телеграф” в Москве. В антракте, когда мужчины пошли покурить, Мойра спросила меня, часто ли мы бываем в Большом. “К сожалению, нет, потому что трудно достать билет”, — ответила я. “А что здесь легко?” — с сарказмом парировала Мойра.
Однажды нам сказали, что некий мужчина караулит Кима на почтамте, где у мужа был абонентский ящик, куда приходила его корреспонденция: газеты и журналы “Геральд трибьюн”, “Таймс” и другие. Без этого он жить не мог. Но наши бдительные товарищи не дремали, и с этого момента я стала забирать почту сама. Раньше мы везде ходили вдвоем.
Иногда нам сообщали, что существует угроза жизни Кима. В таких случаях, прежде чем выйти из дома — в аптеку, за хлебом, по любому поводу приходилось звонить по определенному номеру, и за нами на расстоянии следовало человек пять. Я считала, что меня не надо было сопровождать и, когда отправилась в бассейн “Москва”, вдруг заметила, что за мной бежит молодой человек. На ходу вскочил в мой троллейбус и так разогнался, что почти влетел в женскую раздевалку. Пока я плавала, на парапете маячила его синяя куртка.
— Как вы думаете, почему была такая опека со стороны КГБ? Боялись за Кима Филби или не доверяли ему до конца?
— Возможно, и то, и другое. Каждый год нас навещали дети Кима, и мы старались придумать для них какие-то развлечения. Однажды его дочь Джозефина огорошила меня: “А ты знаешь, что за нами следят?” Тогда мы были на ВДНХ и присели отдохнуть на скамейку на большой площади, где невозможно спрятаться. Я старательно все обозревала — никого. Потом пошли в рыбный ресторан. Я заглянула в туалет. Джозефина была права. В кабинке висел новый, нераспечатанный рулон туалетной бумаги. И это в советское-то время! Я не поверила своим глазам. Заглянула в соседнюю кабинку — то же самое. А потом в зале обратила внимание на молодого человека, который с отрешенным видом что-то ковырял в тарелке.
Ким, когда смотрел наш любимый сериал “Семнадцать мгновений весны” с великолепным Тихоновым, говорил: “С таким сосредоточенным лицом он бы и дня не продержался!”
— Руфина Ивановна, извините за некорректный вопрос: почему вы не родили ребенка от любимого мужа?
— Так случилось, что надо было принимать решение. Я спросила Кима, а он сказал: “У меня уже пятеро детей. Мы старые родители, это не очень хорошо для ребенка, но это твой выбор”. У меня тоже были сомнения. Беспокоил мой диагноз, в молодости мне пришлось пройти облучение. Итак, у каждого из нас были серьезные причины для сомнений. Потом я, конечно, жалела.
Ким Филби пил “русский чай” из стакана с подстаканником, а английский — из фарфоровой чашечки.
— Читала, что только русской жене Кима Филби удалось избавить его от пьянства.
— Меня раздражает, что в любой публикации, посвященной Киму, мусолится тема пьянства. Создается впечатление, что он больше ничего не делал в жизни. Мы прожили вместе 18 лет, и через два года этой проблемы уже не существовало. Он много работал, у него были ученики.
…Начиналось все в 6 часов вечера — время дринка. Ким наливал в стакан немного коньяка, заменяя им дефицитный виски, и на две трети разбавлял водой. Попивал не спеша, потом готовил вторую порцию. И этого было бы достаточно. Но если продолжал пить, то быстро пьянел и менялся на глазах. Но никогда не становился агрессивным, а просто ложился спать.
Каждое утро я просыпалась под звуки Би-би-си. Ким сидел перед приемником, свежевыбритый и улыбающийся, прихлебывая “русский чай” и говорил: “Чай лучше!” Как будто я спорила. Это был мой Ким.
— Наверное, он боялся, что вы можете уйти?
— Был забавный случай: когда зимой мы собирались на прогулку, исчез один сапог. Мистика какая-то. Мы растерянно шарили по углам, наконец Ким хлопает себя по лбу, идет в кабинет и несет мой сапог. Испугался, что я уйду, и спрятал сапог.
На самом деле я никогда не говорила, что уйду, да и понимала, что не смогу его оставить. Разумеется, я всеми способами пыталась его спасти: ведь он убивал себя.
Он никогда не давал обещаний, что бросит пить. Слушал молча, склонив голову, мои увещевания, но однажды, совершенно неожиданно, без всякого повода вдруг заявил: “Я боюсь тебя потерять и больше не буду пить”. Разумеется, это было чудо. Свое слово он сдержал до конца.
Но традиция оставалась. В шесть часов он наливал свою порцию, потом вторую, отдавал мне бутылку и говорил с улыбкой: спрячь. Но в этом необходимость отпала. Бутылки стояли в баре.
— Михаил Любимов, ветеран разведки и друг вашей семьи, рассказывал мне, что Ким Филби был заядлым курильщиком, причем предпочитал крепкие советские сигареты без фильтра, хотя мог, наверное, позволить себе “Мальборо”.
— “Дымок” и “Приму”. Он говорил, что это настоящий табак, а какое-нибудь “Мальборо” — химия. Если ему попадалась сигарета с фильтром, он отрывал его демонстративно. Даже при бронхите хватался за сигарету. Пепельницы у нас стояли по всему дому.
Ким даже гордился своим сорокалетним стажем курильщика. Он не любил, когда его поучали, говорили о вреде курения, особенно те, кто бросил курить.
— Наверное, приходилось мириться с разными запретами, ограничениями? Вы могли поехать отдохнуть за границу?
— Сначала за границу нас не пускали. Самолетом Ким никогда не летал. Самолет могли бы захватить и посадить в какой-то западной стране, где его сразу упрятали бы в тюрьму. Зато мы побывали на Кубе. На пассажирском теплоходе плыть не могли, нам специально подбирали сухогруз, который идет без остановок. Отправлялись из Ленинграда, возвращались в Одессу на сухогрузе, груженном грейпфрутами, апельсинами, бананами.
В поездках нас всегда сопровождали. Кстати, на Кубе нам дали очень приятного сопровождающего, но чаще было иначе. Ким в последний раз сказал: “Все, больше терпеть не могу! Лучше вообще не буду ездить!” В Болгарии с нами был человек, который не знал ни болгарского, ни английского.
— Но он здесь не бедствовал. Ему платили хорошую пенсию, окружали заботой.
— Ему было неловко. Однажды ему принесли за какую-то работу гонорар, он упорно отказывался, говорил: “Отдайте в фонд вдов!”. Куратор засмеялся: “У вас в семье есть своя вдова!”. И Ким отдал эти деньги моей маме.
Он постоянно чувствовал угрызения совести, потому что сравнивал свое положение не с номенклатурой, а с бедными стариками и старухами, которых он встречал на улице. Считал, что он незаслуженно богат.
— Вы пользовались какими-то особыми благами?
— Порой мы не подозревали о существовании этих благ. В Болгарии я купила дубленку, и одна знакомая в Москве спросила: “Ты одеваешься в двухсотке?” Я даже не поняла, что она говорит о специальной секции ГУМа. Долгое время мы не знали, что нам полагались продуктовые заказы. Главное, то, что за нас решали какие-то проблемы, которые в то время не каждому были под силу: заказать гостиницу, достать билеты, устроить поездку. Всегда можно было о чем-то попросить, хотя мы этим не злоупотребляли.
— Руфина Ивановна, а каким ваш муж был в жизни?
— Очень хозяйственным. Когда другие люди везли из Чехословакии люстры, в нашем купе лежал целый набор эмалированных кастрюль и других принадлежностей для дома.
Ким был цельной натурой. Я не находила в нем недостатков. Он был сильным человеком и вместе с тем легкоранимым. Он не выносил одиночества и всегда трагически относился к моим выходам из дома. Я долго готовилась, чтобы сказать, что хочу пойти в театр или встретиться с подругами. “Ну иди, если хочешь…” — говорил он с обреченным видом. А сам не любил ходить в гости. Больше всего ему нравилось дома. Откуда бы мы ни возвращались, он всегда повторял: “Дома лучше!”
— Ваши друзья знали, кто он?
— У меня много было друзей, но я только самым близким могла доверить эту тайну. Остался узкий круг. Кого-то я невольно обидела, с кем-то пришлось порвать отношения. Часто в гостях в самый разгар веселья мне приходилось спешить домой. И как-то я услышала вслед: “Вот выходят замуж за англичан, а потом исчезают по-английски”.
— Можно сказать, что Ким Филби обрусел в Москве?
— Нет, нисколько. Не только в мелочах (“русский чай” утром в семь часов, с лимоном и обязательно из стакана с подстаканником, английский — в пять часов, крепкий, как деготь, с молоком из старинной фарфоровой чашки). Я просто не могу его ни с кем сравнить. Он был особенный, не потому что англичанин — они бывают очень разные.
Он был очень терпимым человеком и вместе с тем непримиримым. Однажды мы большой компанией путешествовали по Волге: мы с Кимом, его сын с женой и, естественно, куратор из КГБ с дочкой. Собрались в нашей каюте — обсуждали маршрут, и я говорю что-то, обращаясь к куратору, а он сидит, листает журнал, не поднимая глаз. Ким вскакивает: “Кто груб с моей женой, тот грубит мне!” Надо было видеть его лицо. Он каждый раз вставал, когда в комнату входила женщина. Моей маме, которая жила с нами, даже становилось неловко.
— Скажите, Руфина Ивановна, а Ким не разочаровался в социализме?
— Ким верил в справедливое общество — в коммунизм и посвятил этому всю жизнь. А здесь его постигло разочарование. Он переживал до слез: “Почему старые люди так плохо живут? Ведь это они выиграли войну!”
— Может быть, он и пил по этой причине? Ведь и другие члены “кембриджской пятерки” искали забвения в спиртном.
— Ким говорил мне: “Я приехал, переполненный информацией, мне хотелось все отдать, но это было никому не нужно”. Его алкоголизм был самоубийством. Он даже как-то сказал: “Это наиболее легкий способ свести счеты с жизнью”.
— Сначала за границу нас не пускали. Самолетом Ким никогда не летал. Самолет могли бы захватить и посадить в какой-то западной стране, где его сразу упрятали бы в тюрьму. Зато мы побывали на Кубе. На пассажирском теплоходе плыть не могли, нам специально подбирали сухогруз, который идет без остановок. Отправлялись из Ленинграда, возвращались в Одессу на сухогрузе, груженном грейпфрутами, апельсинами, бананами.
В поездках нас всегда сопровождали. Кстати, на Кубе нам дали очень приятного сопровождающего, но чаще было иначе. Ким в последний раз сказал: “Все, больше терпеть не могу! Лучше вообще не буду ездить!” В Болгарии с нами был человек, который не знал ни болгарского, ни английского.
— Но он здесь не бедствовал. Ему платили хорошую пенсию, окружали заботой.
— Ему было неловко. Однажды ему принесли за какую-то работу гонорар, он упорно отказывался, говорил: “Отдайте в фонд вдов!”. Куратор засмеялся: “У вас в семье есть своя вдова!”. И Ким отдал эти деньги моей маме.
Он постоянно чувствовал угрызения совести, потому что сравнивал свое положение не с номенклатурой, а с бедными стариками и старухами, которых он встречал на улице. Считал, что он незаслуженно богат.
— Вы пользовались какими-то особыми благами?
— Порой мы не подозревали о существовании этих благ. В Болгарии я купила дубленку, и одна знакомая в Москве спросила: “Ты одеваешься в двухсотке?” Я даже не поняла, что она говорит о специальной секции ГУМа. Долгое время мы не знали, что нам полагались продуктовые заказы. Главное, то, что за нас решали какие-то проблемы, которые в то время не каждому были под силу: заказать гостиницу, достать билеты, устроить поездку. Всегда можно было о чем-то попросить, хотя мы этим не злоупотребляли.
— Руфина Ивановна, а каким ваш муж был в жизни?
— Очень хозяйственным. Когда другие люди везли из Чехословакии люстры, в нашем купе лежал целый набор эмалированных кастрюль и других принадлежностей для дома.
Ким был цельной натурой. Я не находила в нем недостатков. Он был сильным человеком и вместе с тем легкоранимым. Он не выносил одиночества и всегда трагически относился к моим выходам из дома. Я долго готовилась, чтобы сказать, что хочу пойти в театр или встретиться с подругами. “Ну иди, если хочешь…” — говорил он с обреченным видом. А сам не любил ходить в гости. Больше всего ему нравилось дома. Откуда бы мы ни возвращались, он всегда повторял: “Дома лучше!”
— Ваши друзья знали, кто он?
— У меня много было друзей, но я только самым близким могла доверить эту тайну. Остался узкий круг. Кого-то я невольно обидела, с кем-то пришлось порвать отношения. Часто в гостях в самый разгар веселья мне приходилось спешить домой. И как-то я услышала вслед: “Вот выходят замуж за англичан, а потом исчезают по-английски”.
— Можно сказать, что Ким Филби обрусел в Москве?
— Нет, нисколько. Не только в мелочах (“русский чай” утром в семь часов, с лимоном и обязательно из стакана с подстаканником, английский — в пять часов, крепкий, как деготь, с молоком из старинной фарфоровой чашки). Я просто не могу его ни с кем сравнить. Он был особенный, не потому что англичанин — они бывают очень разные.
Он был очень терпимым человеком и вместе с тем непримиримым. Однажды мы большой компанией путешествовали по Волге: мы с Кимом, его сын с женой и, естественно, куратор из КГБ с дочкой. Собрались в нашей каюте — обсуждали маршрут, и я говорю что-то, обращаясь к куратору, а он сидит, листает журнал, не поднимая глаз. Ким вскакивает: “Кто груб с моей женой, тот грубит мне!” Надо было видеть его лицо. Он каждый раз вставал, когда в комнату входила женщина. Моей маме, которая жила с нами, даже становилось неловко.
— Скажите, Руфина Ивановна, а Ким не разочаровался в социализме?
— Ким верил в справедливое общество — в коммунизм и посвятил этому всю жизнь. А здесь его постигло разочарование. Он переживал до слез: “Почему старые люди так плохо живут? Ведь это они выиграли войну!”
— Может быть, он и пил по этой причине? Ведь и другие члены “кембриджской пятерки” искали забвения в спиртном.
— Ким говорил мне: “Я приехал, переполненный информацией, мне хотелось все отдать, но это было никому не нужно”. Его алкоголизм был самоубийством. Он даже как-то сказал: “Это наиболее легкий способ свести счеты с жизнью”.
Елена Светлова
Ветеран
Местный
Странное удостоверение на значок: без печати и без подписи.