Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Тоже (при желании) можно насобирать кучку
Sedantag - медали 1870-1895
- Автор темы Андрей Пустоваров
- Дата начала
Schwabauer Alex
Местный
- Регистрация
- 2 Окт 2023
- Сообщения
- 367
- Реакции
- 570
- Возраст
- 60
У меня нет компьютера. Только сотовый. А с телефона хорошие фотографии не выставляются. Придётся в будущем только читать.
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
В любой ситуации всегда есть куча выходов.
Во первых надо уважать друг друга и чужой труд
Во вторых читать тоже полезно
в третьих , можно раз другой купить не медальку, а компьютер
в четвертых , можно посидеть и разобраться как пользоваться фоторедактором на телефоне.
в пятых можно не выставлять размазанные фото, а сфотографировать еще раз. Да мало ли чего можно сделать при желании.
Как говорил мне мой отец
Кто хочет, тот ищет возможности, кто не хочет — ищет причины.
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Информация к размышлению
Еще один значок Sedantag
Встретил его в русском интернете с таким вот безаппеляционным комментарием. Чистое откровение.
Значок приурочен к неофициальному празднику « Sedantag» в честь победы при Седане в 1870 году. Местечковый праздник не нашедший широкого отклика в массах тамошнего времени, отмечался вплоть до 1918 года.
Мне вот интересно, человек сам придумал или все же взял откуда то?
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Читать полезно. Читаем дальше, но уже в других источниках
Советую почитать одного немца - Себастьяна Хаффнера, пытавшегося разобраться в немецких страницах истории
1‑го и 2‑го сентября 1870 года стотысячная французская армия, при которой также находился император Наполеон III, была окружена двумя немецкими армиями между небольшой крепостью Седан и бельгийской границей, загнана в тесное пространство и после отчаянных и напрасных попыток прорыва была принуждена к капитуляции. С точки зрения военной истории битва при Седане интересна и сегодня как ранний образец боёв на окружение, которые позже сыграли столь значительную роль в стратегии обеих мировых войн, в особенности Второй мировой войны. В политической истории битва при Седане также являет собой важное событие, что сегодня ясно видно, хотя тогда любой, кто придал бы ей это значение, вероятно, был бы осмеян.
Для Европы Седан был началом конца монархий. Пленение Наполеона III под Седаном привело не только к личному свержению тогдашнего императора французов, но также и совершенно непосредственно, в определённой степени как само собой разумеющееся, к концу династии Бонапартов. Императорство Бонапартов, однако, представляло собой в послереволюционной Франции последнюю повторную попытку ещё раз сделать жизнеспособной монархическую форму государственного устройства в модернизированной версии. Французская республика, которая была провозглашена 4 сентября 1870 года как непосредственное следствие битвы при Седане, оказалась, несмотря на все перемены своих конституций, непоколебимой и окончательной. И Петэн, и де Голль не потрясали более республиканскую форму правления, не осмеливались потрясать. И эта французская республика увлекла за собой всю Европу. Сегодня Европа состоит преимущественно из республик.
Там, где ещё существует монархия, она имеет почтенно музейный, почти мумифицированный характер, и она получила значение своего рода курьёза, а там, где она упразднена, она более не будет возвращена; это чувствует каждый. Быстрой кончине в последние сто лет этого тысячелетнего политического института уделяют совершенно недостаточно внимания. Возможно, надо было бы исследовать исторические причины глубокого изменение сознания, которое в этом выразилось. Однако как бы там ни было: Франция была провозвестником этого поразительного исторического процесса. Здесь процесс «республика против монархии» проводился раньше всего и основательнее всего, в течение почти восьмидесяти лет. И битвой при Седане он был окончательно разрешён — решение, которое в прошедшее с той поры столетие оказалось предварительным решением для всей Европы.
Однако не это причина, которая воскрешает в памяти воспоминание о Седане. Это Седан, в честь которого ещё и теперь почти в каждом немецком городе названы улицы, долгое время игравший в политическом сознании немцев совершенно необычную, сегодня можно пожалуй сказать — роковую роль. Это действительно поразительно и достойно размышления, то, насколько полностью и бесследно было утрачено воспоминание об этом после Второй мировой войны. Практически ничто не иллюстрирует столь наглядно разлом поколений и перемену, можно также сказать: утрату исторического сознания в Германии, как это почти полное вытеснение того, что значил День Седана до 1918 года, а в широких кругах долгое время и после этого.
Советую почитать одного немца - Себастьяна Хаффнера, пытавшегося разобраться в немецких страницах истории
1‑го и 2‑го сентября 1870 года стотысячная французская армия, при которой также находился император Наполеон III, была окружена двумя немецкими армиями между небольшой крепостью Седан и бельгийской границей, загнана в тесное пространство и после отчаянных и напрасных попыток прорыва была принуждена к капитуляции. С точки зрения военной истории битва при Седане интересна и сегодня как ранний образец боёв на окружение, которые позже сыграли столь значительную роль в стратегии обеих мировых войн, в особенности Второй мировой войны. В политической истории битва при Седане также являет собой важное событие, что сегодня ясно видно, хотя тогда любой, кто придал бы ей это значение, вероятно, был бы осмеян.
Для Европы Седан был началом конца монархий. Пленение Наполеона III под Седаном привело не только к личному свержению тогдашнего императора французов, но также и совершенно непосредственно, в определённой степени как само собой разумеющееся, к концу династии Бонапартов. Императорство Бонапартов, однако, представляло собой в послереволюционной Франции последнюю повторную попытку ещё раз сделать жизнеспособной монархическую форму государственного устройства в модернизированной версии. Французская республика, которая была провозглашена 4 сентября 1870 года как непосредственное следствие битвы при Седане, оказалась, несмотря на все перемены своих конституций, непоколебимой и окончательной. И Петэн, и де Голль не потрясали более республиканскую форму правления, не осмеливались потрясать. И эта французская республика увлекла за собой всю Европу. Сегодня Европа состоит преимущественно из республик.
Там, где ещё существует монархия, она имеет почтенно музейный, почти мумифицированный характер, и она получила значение своего рода курьёза, а там, где она упразднена, она более не будет возвращена; это чувствует каждый. Быстрой кончине в последние сто лет этого тысячелетнего политического института уделяют совершенно недостаточно внимания. Возможно, надо было бы исследовать исторические причины глубокого изменение сознания, которое в этом выразилось. Однако как бы там ни было: Франция была провозвестником этого поразительного исторического процесса. Здесь процесс «республика против монархии» проводился раньше всего и основательнее всего, в течение почти восьмидесяти лет. И битвой при Седане он был окончательно разрешён — решение, которое в прошедшее с той поры столетие оказалось предварительным решением для всей Европы.
Однако не это причина, которая воскрешает в памяти воспоминание о Седане. Это Седан, в честь которого ещё и теперь почти в каждом немецком городе названы улицы, долгое время игравший в политическом сознании немцев совершенно необычную, сегодня можно пожалуй сказать — роковую роль. Это действительно поразительно и достойно размышления, то, насколько полностью и бесследно было утрачено воспоминание об этом после Второй мировой войны. Практически ничто не иллюстрирует столь наглядно разлом поколений и перемену, можно также сказать: утрату исторического сознания в Германии, как это почти полное вытеснение того, что значил День Седана до 1918 года, а в широких кругах долгое время и после этого.
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
День Седана почти полстолетия был германским национальным праздничным днём, с парадами, вывешиванием флагов, школьными праздниками, патриотическими речами и всеобщими приподнятыми чувствами. И он именно был (это следует сказать правдиво и с некоторым смущением) единственным действительно реальным национальным праздничным днём, какой когда бы то ни было был у немцев. То, что после занимало его место (11 августа — день Конституции Веймарской республики, 1 мая у нацистов, 17 июня в Федеративной республике) — всё это более не было настоящим: выходной день и пара часов торжественных речей, которые в действительности никого не интересовали. Но 2 сентября, День Седана — бог мой, это было поистине нечто особенное! Это было такое настроение — для сегодняшнего времени я не могу найти никакого другого сравнения — как если бы немецкая национальная команда выиграла чемпионат по футболу, да притом каждый год заново.
Каждый год великая битва в душах людей победоносно разыгрывалась снова, снова и снова кавалерийские атаки французов разбивались об огонь немецких мушкетов, снова и снова гордый французский император как сломленный человек во главе своих войск, каким ему выпало несчастье стать, отдавал прусскому королю свою шпагу. У каждого в голове были триумфальные картины, которые тогда сотнями тысяч висели в гостиных Германии: король Вильгельм, героический старец, посреди своих паладинов на холме Фреснуа (Frésnois); Мольтке во время переговоров о капитуляции, небрежно опирающийся тыльной стороной ладони на карту Генштаба, на которую французские переговорщики уставились как на смертельный приговор; гигантская фигура Бисмарка рядом с отвратительным карликом Наполеоном на жиденькой деревянной скамейке перед домиком ткача в Домшери (Domchérie) — все эти сцены триумфа год за годом вновь приходились по вкусу. Это был настоящий праздник. О высоких чувствах патриотического самоудовлетворения, с которыми это праздновалось, сегодня едва ли имеют представление.
Кто из стариков вспомнит об этом, тот пожалуй покачает головой с некоторым умилением, потому что это ведь принадлежит к его собственному детству и юности, а воспоминания детства и юности — так уж устроено — трогательны. Но покачает головой пожалуй и с некоторым смущением, подобно тому как в трезвом состоянии вспоминают о том, что ощущали и что сотворили в состоянии опьянения. Но опьянение было реальным, и реальными были ощущения и поступки, им вызванные. Седан был для немцев того поколения и последующих большим, чем просто выигранное сражение. Это был основополагающий миф новой национальной религии, и не будет преувеличением сказать, что благодаря Седану немцы долгое время ощущали себя избранным народом. Гайбель после Седана написал следующие стихи:
Пусть теперь звонят колокола на каждой башне,
По всей стране торжествуют и ликуют!
Трещит пламя факелов!
Господь совершил для нас великое дело.
Славься, Господь в небесах!
Каждый год великая битва в душах людей победоносно разыгрывалась снова, снова и снова кавалерийские атаки французов разбивались об огонь немецких мушкетов, снова и снова гордый французский император как сломленный человек во главе своих войск, каким ему выпало несчастье стать, отдавал прусскому королю свою шпагу. У каждого в голове были триумфальные картины, которые тогда сотнями тысяч висели в гостиных Германии: король Вильгельм, героический старец, посреди своих паладинов на холме Фреснуа (Frésnois); Мольтке во время переговоров о капитуляции, небрежно опирающийся тыльной стороной ладони на карту Генштаба, на которую французские переговорщики уставились как на смертельный приговор; гигантская фигура Бисмарка рядом с отвратительным карликом Наполеоном на жиденькой деревянной скамейке перед домиком ткача в Домшери (Domchérie) — все эти сцены триумфа год за годом вновь приходились по вкусу. Это был настоящий праздник. О высоких чувствах патриотического самоудовлетворения, с которыми это праздновалось, сегодня едва ли имеют представление.
Кто из стариков вспомнит об этом, тот пожалуй покачает головой с некоторым умилением, потому что это ведь принадлежит к его собственному детству и юности, а воспоминания детства и юности — так уж устроено — трогательны. Но покачает головой пожалуй и с некоторым смущением, подобно тому как в трезвом состоянии вспоминают о том, что ощущали и что сотворили в состоянии опьянения. Но опьянение было реальным, и реальными были ощущения и поступки, им вызванные. Седан был для немцев того поколения и последующих большим, чем просто выигранное сражение. Это был основополагающий миф новой национальной религии, и не будет преувеличением сказать, что благодаря Седану немцы долгое время ощущали себя избранным народом. Гайбель после Седана написал следующие стихи:
Пусть теперь звонят колокола на каждой башне,
По всей стране торжествуют и ликуют!
Трещит пламя факелов!
Господь совершил для нас великое дело.
Славься, Господь в небесах!
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Кстати, завтра Первое Мая... Я уж и забыл совсем какое значение имел этот праздник в СССР. Потом как то съехало и все дружно называли этот день "едем на шашлыки".
В начале недели мне сказал кто то , что в четверг выходной. Что, опять? - сказал я, ведь на прошлой неделе были пасхальные выходные и тут снова лишний выходной. Да, ведь День Труда. Я чуть не засмеялся снаружи, только в душе. Ну конечно, что делать в день Труда? Конечно отдыхать. А когда то люди демонстрации устраивали. Я уж не говорю про сходки, маевки, субботники, воскресники и перечисления дневного зароботка в какой нибудь фонд Мира..
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Продолжаем уроки чтения
Выдержки из книги Себастьяна Хаффнера "В тени истории"
Заметно преднамеренное, почти кощунственное сходство с рождественскими песнопениями. А газета «Кройццайтунг» непосредственно после битвы писала: «Событием 2‑го сентября начинается новая эпоха — гегемония германского духа в мире. Судьба обратила этот факт в символ, который понятен каждому. Когда мы пленили на поле боя у Седана императора французов, его маршалов и солдат, окончилась эпоха французского насилия, французского полуварварства и начался период германского мира и германской формации».
Ну, с германским миром и с германской формацией как раз после Седана к сожалению было не так уж и хорошо. Бросается в глаза ненависть — отнюдь не рыцарская — с которой в этом комментарии говорится о побежденных, и в этом он, к сожалению, был типичным. День Седана с самого начала был не только праздником осознания избранности, он был также праздником германо–французской смертельной враждебности, которая началась в 1870–1871 гг. и о которой в настоящее время никто не вспоминает охотно. В этой враждебности существует некоторое особое обстоятельство. Она была вполне обоюдной, однако с разных сторон у неё был различный характер. У французов она происходила из реваншистских устремлений побежденных, а также пожалуй из неприязни тех, с кем поступили несправедливо. В конце концов после Седана они вели войну ещё полгода в собственной стране, и была попытка превратить оборонительную войну республики в народную войну, с её совершенно специфическими страданиями и ужасами. Понятно, что после многострадального Франкфуртского мира, который Франция в конце концов вынуждена была с зубовным скрежетом подписать, она осталась непримиримой.
Более загадочно то, что и победители остались непримиримы и что как раз их наиболее полная и блестящая отдельная победа, что как раз Седан сделал в их глазах побежденных полуварварами и сделал вражду с ними неотвратимой. Но это так. В германской национальной религии, чей основополагающий миф воплотился под Седаном, у Франции было прочное место в качестве побежденного, снова и снова побеждаемого злодея, а именно заклятого врага. «Мы хотим победоносно разбить Францию», — так начиналась сочинённая тогда и распевавшаяся десятилетиями песня, и все германские военные планы предусматривали впредь в качестве безусловно необходимого вступления любой будущей войны сначала новый победоносный военный поход на Францию — причём совершенно неважно, предполагался ли непосредственный германо–французский конфликт или нет. Так было при Шлиффене и при молодом Мольтке перед 1914 годом, и ещё при Гитлере, который в «Майн Кампф» на первых страницах признаёт, что популярное издание книги о войне 1870–1871 гг. стало для него сильнейшим формирующим впечатлением в юности. Это было наследие Седана. Седан стал слишком прекрасным. Следовало не только праздновать его каждый год, следовало его когда–то повторить ещё раз.
Выдержки из книги Себастьяна Хаффнера "В тени истории"
Заметно преднамеренное, почти кощунственное сходство с рождественскими песнопениями. А газета «Кройццайтунг» непосредственно после битвы писала: «Событием 2‑го сентября начинается новая эпоха — гегемония германского духа в мире. Судьба обратила этот факт в символ, который понятен каждому. Когда мы пленили на поле боя у Седана императора французов, его маршалов и солдат, окончилась эпоха французского насилия, французского полуварварства и начался период германского мира и германской формации».
Ну, с германским миром и с германской формацией как раз после Седана к сожалению было не так уж и хорошо. Бросается в глаза ненависть — отнюдь не рыцарская — с которой в этом комментарии говорится о побежденных, и в этом он, к сожалению, был типичным. День Седана с самого начала был не только праздником осознания избранности, он был также праздником германо–французской смертельной враждебности, которая началась в 1870–1871 гг. и о которой в настоящее время никто не вспоминает охотно. В этой враждебности существует некоторое особое обстоятельство. Она была вполне обоюдной, однако с разных сторон у неё был различный характер. У французов она происходила из реваншистских устремлений побежденных, а также пожалуй из неприязни тех, с кем поступили несправедливо. В конце концов после Седана они вели войну ещё полгода в собственной стране, и была попытка превратить оборонительную войну республики в народную войну, с её совершенно специфическими страданиями и ужасами. Понятно, что после многострадального Франкфуртского мира, который Франция в конце концов вынуждена была с зубовным скрежетом подписать, она осталась непримиримой.
Более загадочно то, что и победители остались непримиримы и что как раз их наиболее полная и блестящая отдельная победа, что как раз Седан сделал в их глазах побежденных полуварварами и сделал вражду с ними неотвратимой. Но это так. В германской национальной религии, чей основополагающий миф воплотился под Седаном, у Франции было прочное место в качестве побежденного, снова и снова побеждаемого злодея, а именно заклятого врага. «Мы хотим победоносно разбить Францию», — так начиналась сочинённая тогда и распевавшаяся десятилетиями песня, и все германские военные планы предусматривали впредь в качестве безусловно необходимого вступления любой будущей войны сначала новый победоносный военный поход на Францию — причём совершенно неважно, предполагался ли непосредственный германо–французский конфликт или нет. Так было при Шлиффене и при молодом Мольтке перед 1914 годом, и ещё при Гитлере, который в «Майн Кампф» на первых страницах признаёт, что популярное издание книги о войне 1870–1871 гг. стало для него сильнейшим формирующим впечатлением в юности. Это было наследие Седана. Седан стал слишком прекрасным. Следовало не только праздновать его каждый год, следовало его когда–то повторить ещё раз.
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Седан был прекрасен ещё в одном и в не менее фатальном смысле. Естественно, что это был ужасный процесс, как любое сражение. Но нельзя отрицать абстрактное, интеллектуально–эстетическое удовлетворение, которое вызывает прецизионная работа Мольтке по планированию, вдохновение, которое лежит в основе совершенного осуществления его стратегических расчётов. Седан через более чем две тысячи лет стал, наконец, вновь удавшимися новыми Каннами — совершенной битвой на уничтожение, и тот опыт, что под Седаном в современных условиях оказались возможными более масштабные Канны, последователи Мольтке более не забывали. Шлиффен был им просто одержим. Его знаменитый план, который затем потерпел поражение на реке Марна, сводился к супер-Седану, и в общем следует сказать, что своего рода стратегическая эстетика, которая была в красоте полного уничтожения, после Седана стала тайным пороком германского военного планирования, да, почти что тайным национальным пороком.
Немцы в период между 1870 и 1945 гг. сочиняли битвы, как ранее они сочиняли симфонии. При этом они забыли своего Клаузевица, которого изучали другие. За блеском совершенной битвы они забыли собственно суть войны. Это для них плохо кончилось. Не случайность, что в обоих мировых войнах они снова и снова выигрывали сражения, но проигрывали войну. Если бы они не были столь опьянены Седаном, то быть может, они избежали бы этой участи. Возможно, им следовало побольше раздумывать о том, что ведь и Седан ни в коем случае не закончил победоносно войну. И что самое скверное и тогда последовало лишь потом.
Эстетика битвы, которая нашла своё выражение под Седаном, сегодня столь же мертва, как и германо–французская вражда, которая также ведёт своё происхождение от Седана. Атомная бомба изгнала её в музей военной истории. Историю сделала скорее французская народная война в месяцы после Седана, которую позже Мао–цзэ–Дун и Хо — Ши-Мин развили в инструмент непреодолимой национально–революционной защиты.
Когда сегодня через более чем сто лет рассматривают битву под Седаном, то на первый план выступает ирония исторических процессов. Самая совершенная победа не принесла победителям никакой удачи. Можно прямо таки сказать: поражение подтолкнуло Францию вперёд в 20‑й век. Победа слишком надолго зафиксировала Германию в 19‑м столетии — во вред ей. Германский кайзеровский рейх, который благодаря Седану сменил французскую империю, более не существует. Французская республика, которую вызвал к жизни шок Седана, всё ещё существует. И Эльзас — Лотарингия, тогда ставшая призом победителей, давно уже снова принадлежит Франции. Из заклятых врагов Германия и Франция вновь стали друзьями и партнерами. Более не является невообразимым то, что когда–нибудь они станут членами одного и того же союза государств или даже союзного государства.
Ужасные битвы между ними, унижения и триумфы, страдания, ненависть, надменность трёх поколений — всё это лучше всего предать забвению. У молодёжи забывание уже на полном ходу. Кто сегодня вспоминает о Седане, тот больше не бередит никаких ран. Это событие скорее вызовет определённую скуку. Какой смысл в старых историях? В основном о них никто больше не желает ничего знать. В этом есть нечто печальное, но в этом есть и утешение. История, в которой стирается слава, отпускает также и грехи.
(1970)
Немцы в период между 1870 и 1945 гг. сочиняли битвы, как ранее они сочиняли симфонии. При этом они забыли своего Клаузевица, которого изучали другие. За блеском совершенной битвы они забыли собственно суть войны. Это для них плохо кончилось. Не случайность, что в обоих мировых войнах они снова и снова выигрывали сражения, но проигрывали войну. Если бы они не были столь опьянены Седаном, то быть может, они избежали бы этой участи. Возможно, им следовало побольше раздумывать о том, что ведь и Седан ни в коем случае не закончил победоносно войну. И что самое скверное и тогда последовало лишь потом.
Эстетика битвы, которая нашла своё выражение под Седаном, сегодня столь же мертва, как и германо–французская вражда, которая также ведёт своё происхождение от Седана. Атомная бомба изгнала её в музей военной истории. Историю сделала скорее французская народная война в месяцы после Седана, которую позже Мао–цзэ–Дун и Хо — Ши-Мин развили в инструмент непреодолимой национально–революционной защиты.
Когда сегодня через более чем сто лет рассматривают битву под Седаном, то на первый план выступает ирония исторических процессов. Самая совершенная победа не принесла победителям никакой удачи. Можно прямо таки сказать: поражение подтолкнуло Францию вперёд в 20‑й век. Победа слишком надолго зафиксировала Германию в 19‑м столетии — во вред ей. Германский кайзеровский рейх, который благодаря Седану сменил французскую империю, более не существует. Французская республика, которую вызвал к жизни шок Седана, всё ещё существует. И Эльзас — Лотарингия, тогда ставшая призом победителей, давно уже снова принадлежит Франции. Из заклятых врагов Германия и Франция вновь стали друзьями и партнерами. Более не является невообразимым то, что когда–нибудь они станут членами одного и того же союза государств или даже союзного государства.
Ужасные битвы между ними, унижения и триумфы, страдания, ненависть, надменность трёх поколений — всё это лучше всего предать забвению. У молодёжи забывание уже на полном ходу. Кто сегодня вспоминает о Седане, тот больше не бередит никаких ран. Это событие скорее вызовет определённую скуку. Какой смысл в старых историях? В основном о них никто больше не желает ничего знать. В этом есть нечто печальное, но в этом есть и утешение. История, в которой стирается слава, отпускает также и грехи.
(1970)