Михаил Беленький
Модератор
Хороший сериал. Ждем второй сезон.
Что посмотреть скучающему фалеристу - Настоящий детектив.
- Автор темы Tango-1
- Дата начала
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Вот еще сериал "Хрустальный! понравился. Зашел, так сказать. Правда не с первой серии. Но постепенно зашел, так что рекомендую.
Сергей Смирнов — один из лучших охотников за маньяками в Москве. По особому приглашению губернатора он приступает к расследованию похищений и убийств мальчиков в родном городе — Хрустальном. Сергей уехал оттуда в столицу много лет назад, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний детства. Чтобы найти преступника, Сергею придётся ещё раз пережить те страшные события и взглянуть в глаза собственным страхам.
Автор идеи и сценарист Олег Маловичко положил в основу сериала свой травматичный детский опыт. В 2018 году в колонке для журнала Esquire он рассказал, как в 13 лет на него напал пьяный «кандидат на вакантное место папы», избил его и угрожал изнасиловать. Тогда Олег выпрыгнул в окно, чтобы сбежать. Следующие полгода он провёл в больнице, сумев подняться на костыли лишь спустя 4 месяца реабилитации. Название сериала родилось из новости, что его родной городок Красный Луч в Луганской области переименовали в Хрустальный. По его словам, «поразил контраст этого названия — очень хрупкого, очень светлого, очень воздушного — с тем, что переименование произошло в результате войны на юго-востоке Украины. Мне кажется, в этом была попытка замести под ковёр природу этого места — теперь мы хрустальные, и ничего до этого не было. Тогда прозвучал первый звоночек, стали появляться контуры этой будущей истории».
автор сценария Олег Маловичко
Сергей Смирнов — один из лучших охотников за маньяками в Москве. По особому приглашению губернатора он приступает к расследованию похищений и убийств мальчиков в родном городе — Хрустальном. Сергей уехал оттуда в столицу много лет назад, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний детства. Чтобы найти преступника, Сергею придётся ещё раз пережить те страшные события и взглянуть в глаза собственным страхам.
Автор идеи и сценарист Олег Маловичко положил в основу сериала свой травматичный детский опыт. В 2018 году в колонке для журнала Esquire он рассказал, как в 13 лет на него напал пьяный «кандидат на вакантное место папы», избил его и угрожал изнасиловать. Тогда Олег выпрыгнул в окно, чтобы сбежать. Следующие полгода он провёл в больнице, сумев подняться на костыли лишь спустя 4 месяца реабилитации. Название сериала родилось из новости, что его родной городок Красный Луч в Луганской области переименовали в Хрустальный. По его словам, «поразил контраст этого названия — очень хрупкого, очень светлого, очень воздушного — с тем, что переименование произошло в результате войны на юго-востоке Украины. Мне кажется, в этом была попытка замести под ковёр природу этого места — теперь мы хрустальные, и ничего до этого не было. Тогда прозвучал первый звоночек, стали появляться контуры этой будущей истории».
автор сценария Олег Маловичко
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Что то было совсем скучно и я случайно встретился с сериалом "Волк"
«Во́лк» — российский детективный телесериал, снятый по мотивам романа Александра Терехова «Каменный мост» (2008). Лауреат премии «Ника» (2021).
После неудачной спецоперации разведчик Александр Волк попадает в тюрьму арабского Востока. Спустя несколько лет генерал-майор КГБ в отставке Гольцман помогает ему выбраться из плена, но взамен просит Волка найти убийц своего сына. Убитый был хорошим другом Александра, поэтому тот немедленно берётся за дело. Накануне своей смерти сын Гольцмана занимался расследованием событий 3 июня 1943 года на Каменном мосту в Москве, когда была убита дочь посла СССР в Мексике. Волк восстанавливает события прошлого, но чем больше он узнаёт, тем опаснее становится дело.
Владимир Алексеевич Шахурин (1928, Москва — 3 июня 1943, Москва) — сын советского народного комиссара авиационной промышленности СССР А. И. Шахурина. Известен тем, что 3 июня 1943 года на лестнице Большого Каменного моста в Москве застрелил Нину Уманскую — дочь советского дипломата К. А. Уманского и затем застрелился сам.
Во время учёбы в школе Шахурин-младший познакомился со следующими учениками, которые впоследствии вошли в его организацию «Четвёртый рейх»:
Серго Микоян (сын Анастаса Микояна)
Вано Микоян (сын Анастаса Микояна)
Леонид Реденс (сын Станислава Реденса, свояка Иосифа Сталина)
Артём Хмельницкий (сын Рафаила Хмельницкого)
Пётр Бакулев (сын Александра Бакулева)
Феликс Кирпичников (сын Петра Кирпичникова)
Арманд Хаммер (племянник Арманда Хаммера) и рядом других.
Члены организации основали «теневое правительство» СССР, главой которого стал В. Шахурин. Друг друга члены «правительства» именовали рейхсфюрерами и группенфюрерами
3 июня 1943 года на лестнице Большого Каменного моста Владимир Шахурин выстрелом из пистолета «Вальтер» застрелил дочь дипломата Константина Уманского Нину, свою одноклассницу, по некоторым данным, также входившую в организацию «Четвёртый рейх». Затем Шахурин из того же пистолета застрелился. Причины убийства доподлинно неизвестны. Шахурина и Уманскую похоронили на Новодевичьем кладбище. Их могилы находятся недалеко друг от друга
Константи́н Алекса́ндрович Ума́нский (14 мая 1902[1], Николаев, Российская империя — 25 января 1945, Мексика) — советский дипломат и журналист.
В 1943 году — чрезвычайный и полномочный посланник СССР в Мексике. В 1943—1945 годах — чрезвычайный и полномочный посол СССР в Мексике. В 1944—1945 годах — чрезвычайный и полномочный посланник СССР в Коста-Рике (по совместительству).
Погиб 25 января 1945 года в авиакатастрофе во время перелёта Мексика — Коста-Рика.
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
«Во́лк» — российский детективный телесериал, снятый по мотивам романа Александра Терехова «Каменный мост» (2008). Лауреат премии «Ника» (2021).
После неудачной спецоперации разведчик Александр Волк попадает в тюрьму арабского Востока. Спустя несколько лет генерал-майор КГБ в отставке Гольцман помогает ему выбраться из плена, но взамен просит Волка найти убийц своего сына. Убитый был хорошим другом Александра, поэтому тот немедленно берётся за дело. Накануне своей смерти сын Гольцмана занимался расследованием событий 3 июня 1943 года на Каменном мосту в Москве, когда была убита дочь посла СССР в Мексике. Волк восстанавливает события прошлого, но чем больше он узнаёт, тем опаснее становится дело.
Владимир Алексеевич Шахурин (1928, Москва — 3 июня 1943, Москва) — сын советского народного комиссара авиационной промышленности СССР А. И. Шахурина. Известен тем, что 3 июня 1943 года на лестнице Большого Каменного моста в Москве застрелил Нину Уманскую — дочь советского дипломата К. А. Уманского и затем застрелился сам.
Во время учёбы в школе Шахурин-младший познакомился со следующими учениками, которые впоследствии вошли в его организацию «Четвёртый рейх»:
Серго Микоян (сын Анастаса Микояна)
Вано Микоян (сын Анастаса Микояна)
Леонид Реденс (сын Станислава Реденса, свояка Иосифа Сталина)
Артём Хмельницкий (сын Рафаила Хмельницкого)
Пётр Бакулев (сын Александра Бакулева)
Феликс Кирпичников (сын Петра Кирпичникова)
Арманд Хаммер (племянник Арманда Хаммера) и рядом других.
Члены организации основали «теневое правительство» СССР, главой которого стал В. Шахурин. Друг друга члены «правительства» именовали рейхсфюрерами и группенфюрерами
3 июня 1943 года на лестнице Большого Каменного моста Владимир Шахурин выстрелом из пистолета «Вальтер» застрелил дочь дипломата Константина Уманского Нину, свою одноклассницу, по некоторым данным, также входившую в организацию «Четвёртый рейх». Затем Шахурин из того же пистолета застрелился. Причины убийства доподлинно неизвестны. Шахурина и Уманскую похоронили на Новодевичьем кладбище. Их могилы находятся недалеко друг от друга
Константи́н Алекса́ндрович Ума́нский (14 мая 1902[1], Николаев, Российская империя — 25 января 1945, Мексика) — советский дипломат и журналист.
В 1943 году — чрезвычайный и полномочный посланник СССР в Мексике. В 1943—1945 годах — чрезвычайный и полномочный посол СССР в Мексике. В 1944—1945 годах — чрезвычайный и полномочный посланник СССР в Коста-Рике (по совместительству).
Погиб 25 января 1945 года в авиакатастрофе во время перелёта Мексика — Коста-Рика.
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Немного и книгу почитал..
Есть там и кладбищенские истории..
Не люблю кладбища, старые, новые, никакие – лазить среди оград…
У ворот каменного города у южной стены Новодевичьего меня ожидала торговля пластмассовыми цветами, пьяный самодеятельный экскурсовод маршрута «фигуристы-хоккеисты», два хохла с соломенными чубчиками, жалевшие двадцатку на схему.
– Браток, где могила Хрущева?
И за воротами – двадцать семь тысяч захоронений.
Я купил карту с мелкими, как на тюремной записке, буквами – моих клиентов среди двухсот востребованных публикой могил не оказалось. Я заслонил кассирше белый свет и улыбнулся омерзительно даже для самого себя.
Кассирша достала из сейфа толстую книгу в бережливой газетной обертке.
– Це, че, шэ, Ша… Шахурины, так – первый участок. Вам, значит, от ворот по центральной аллее… Вдоль первого партийного ряда. До аллеи военных, и все, что будет до стены и назад к секции «Коминтерн» – все ваше. Походите, самому можно найти. Знаете хоть, урной или трупом? Вы родственник? – Она подождала, что я уберусь, и вздохнула, готовясь послать куда подальше пьяного идиота.
– Я могу у вас еще что-нибудь купить. Вот эту книгу могу. Мне не нужны могилы. Мне нужен человек, который знает все.
На куске бумаги, выброшенном из окошка, под телефонным номером она написала «Кипнис»:
– Вот все у него и купите.
Обмен прошел беззвучно, сопровождаясь лишь жестами и переменами в выражении глаз. Соломону Кипнису нравилось, что я быстро достал деньги и не спрашивал, почему за книгу о захоронениях такая цена. Тихий, лысоватый, скорбно-степенный исследователь Новодевичьего кладбища удовлетворенно кивнул мне в прихожей хрущевки в Сокольниках и замер: он вдруг понял, что этим не кончится. Хотя я не походил на неприятность.
– Вы… что-то?..
– Нужна ваша консультация.
– Пройдите.
Я прервал землеройную работу – на столе Кипниса в комнатке (шахтном забое, келье) лежала развернутой газета «Завтра». Я бросил взгляд на первую полосу – там поместили одну из Главных фотографий. После приема в честь Победы император (единственный светлый мундир среди темной молодой широкогрудой массы, усыпанной орденской чешуей) сфотографировался со своими победоносными маршалами, генералами, адмиралами – ряды страшной, завораживающей силы, теперь трудно поверить в ее существование.
– Потрясающе! Потрясающе! – повторял Кипнис, вслед за мной глянув на газету.
Под фотографией редакция поместила подпись «Наш актив». Я перевел глаза на вязаные носки Соломона Ефимовича, подшитые кожей, и не знал, что сказать. «Завтра» последовательно раскатывала «еврейский вопрос», колеблясь от геополитических высот до страстей коммунальной кухни.
– Потрясающая… концентрация людей, лежащих на Новодевичьем, вот это фото. Готовлю переиздание. Название уже придумал, только не знаю, удачное или нет. «Семь гектаров советской эпохи». Мне кажется, удачное. Это мое мнение. Аяс ним считаюсь. Что вы хотели узнать? Вы, кажется, сказали по телефону – родственник Константина Александровича Уманского?
– Да.
– Последние родственники Уманского умерли сорок лет назад, я занимался этим вопросом.
Я споткнулся, но не поменял масть:
– Я двоюродный племянник, – мы улыбались друг другу по-волчьи, пастью, – Дмитрий Анатольевич Камышан. Я приехал из Львова.
– А-а, да-да. Я слышал про вас, – легко обрадовался Кипнис и шевельнул кое-какие записки на столе. – Ведь это вы передали фотографии дяди в харьковский музей Холокоста? Заслуженный учитель РСФСР…
– Точно.
– Инвалид второй группы. Семьдесят пять лет. А выглядите моложе… Я только не понял: почему музей Холокоста? Вы что же, верите, что вашего дядю устранил НКВД за связи с еврейским комитетом?
Кипнис еле дождался пенсии, чтобы ничто не отвлекало от изучения «новодевичьих» могил, больше его не интересовало ничего; даже государство отшатнулось и позволило безвредному червю протиснуться к мертвым; он ничего не боялся; присев за свой стол, он смотрел на меня с безучастием профессионала или человека, живущего на покоренной вершине; он не представлял, насколько мы близко.
– Я интересуюсь ситуацией июня 1943 года. Шахурин и Уманская. У меня появились вопросы по вашей теме.
– В общих чертах я знаком с этой историей. Шахурины и Уманские похоронены на Новодевичьем. Что за вопросы?
– Девочку убили третьего июня во второй половине дня. Отец с матерью четвертого июня вылетели в Мексику. Получается, дочь они не хоронили. Кто хоронил? Где? Могла урна с прахом Нины оказаться в могиле Шахурина? Почему Нину сожгли так быстро? Вряд ли хватило времени, чтобы провести вскрытие тела по всей форме. Шахурин еще не умер, следствие только началось, а Нину уже сожгли. Зачем вообще девочку повезли в крематорий? Какая была необходимость жечь, если, конечно, Уманский не забрал урну в Мексику…
– Или если не было необходимости что-то скрыть, – скрипнул Кипнис. – Я заметил, вы рассматриваете эту историю под определенным углом.
– Некоторые люди… не верят, что на мосту все произошло так, как всем хорошо известно.
– Кто вы?
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Прием у врача обязательно доходит до точки, когда врачу уже все ясно, но он продолжает: присядьте и вытяните руки вперед, нагнитесь и раздвиньте ягодицы, – следуя правилам до последнего пункта, и ты послушно продолжаешь показывать и отвечать избыточно подробно чистую правду, потому что с детства запомнил: иначе доктор не сможет помочь, а больше надеяться не на кого, – доверяешь изнанку, вываливаешь срам, откуда нам знать, что понадобится для спасения, – он сам выберет.
– У каждого события в прошлом есть смотрящий… Вот вы – смотрящий за Новодевичьим. А мы новые смотрящие по этой ситуации на мосту.
– Вы не один?
– У меня есть партнеры. Можно сказать, брат. Вернее, братья. Как бы семейный бизнес. Хотя можно сказать – я один. Еще один, – я показал на потолок, – пишет фон.
– Насколько я вас понимаю, сейчас у этих смертей имеется, как вы выражаетесь, смотрящий. Но вас по каким-то причинам это не устраивает. То есть речь идет о некоторым образом смене?
– В общем, да. Да.
– И вам… И тем, кто согласится вам помогать… будут противодействовать?
– Не знаю. Как пойдет. – И я скучно добавил: – Ну, в рамках естественного течения времени.
Должен ветер ударить в окно тополиной веткой, донестись раскат грома, луч света упасть на коричневую фотографию родителей – но ничего не произошло, два мальчика на пятом этаже продолжали меняться солдатиками.
– Я вам позвоню, – сказал Кипнис. Еще он сказал:
– Ничего удивительного нет, что ее сожгли. Время меняет способы захоронений. Сейчас на Новодевичьем три разряда: гробом в землю, подзахоронение урной в существующую могилу к близким и низший – урной в колумбарий. До революции разрядов насчитывалось семь. По первому, высшему – покойник сам правил лошадьми катафалка. Шутка. Вам не бросилось в глаза, что в стене, самой первой, там, где Дмитрий Ульянов, урнами покоятся люди, запросто заслужившие землю? Лепешинский, Ленгник, Шелгунов, Розмирович, Драбкина – старые большевики ленинского призыва. – Ничего мне эти имена не говорили. – Они что? Не могли получить землю? Легко! Но в тридцатые годы развернулась борьба за широкое распространение кремации. Покроем Советский Союз сетью колумбариев! Возникло даже ОРРИК – общество распространения крематориев для содействия крематороидному строительству. Первые членские книжки общества послали Сталину, Молотову и Калинину. И когда умирали ленинцы, они даже своей смертью хотели утверждать новые принципы жизни – без поминок и панихид, не занимая плодородной земли. Жгли тогда всех. И детей.
Он говорил о смерти как о дачной знакомой, как говорили, наверное, о ней старые большевики, стальные люди, не считавшие трагедией свое личное отсутствие в будущем, смирявшиеся, как и все, но признававшие справедливость замены поколений и устранения обузы. Я стиснул губы, чтоб не наглотаться угольной пыли, чтоб не спросить Кипниса: вы гробом в землю? или на тележке в печь? Нам недолго осталось!
– Нину могли захоронить в могилу с убийцей. Я как-то гулял с вдовой Шнитке по кладбищу. Спросил: почему вы не захотели, чтобы мужа похоронили рядом со Свиридовым? Она так поморщилась: вы знаете, он уважал Свиридова как композитора, но его монархизм… И эти… националистические взгляды! Не хочу, чтобы они рядом лежали. А я посмеялся про себя: посмотри вокруг. Мимо кого мы идем? Палачи и жертвы! Тот же Трапезников и Капица. Великий физик и завотделом науки ЦК. Когда Трапезникова двигали в члены-корреспонденты академии, Капица противился всеми силами. Они в жизни рядом не садились – ненависть! А вот умерли в один год и лежат рядом. Особо не повыбираешь… Спасибо, хоть кусочек незанятый нашли.
Кипнис мне позвонил через день. Шахурина Владимира, пятнадцати лет, сожгли мгновенно – 5 июня, и назавтра выдали справку о смерти для захоронения. Командующий подземными этажами империи написал на ней: «Дайте указание директору Новодевичьего кладбища отвести участок для захоронения сына Шахурина, отведите место по усмотрению Шахурина». Боец помладше подписал: «Рядом с могилой Димитрова, размером в пять метров». Размер означал, что мама-папа С.М. и А. И. Шахурины наметили лечь с сыном и подобрали приличного соседа – семилетний Митя Димитров, «сын Г. Димитрова, деятеля международного коммунистического движения и его второй жены», умер только что, и на него поставили невеселого мальчика из грязного камня: худой, белые гольфы, руки, сложенные на коленях, держат кепку, тонкие губы, сандалии, из нагрудного кармана косоворотки углом торчит платок – на Новодевичьем нет памятника страшней.
«Захоронить урну около могилы Шахурина» – завершила третья, чернорабочая рука, жутковато назвав пять метров земли могилой вполне живого, молодого, франтоватого министра авиапромышленности Советского Союза, императорского любимца.
Еще день и:
– В архиве нашлось письмо брата Уманского – Дмитрия. 29 мая 1945 года он обратился к заместителю Председателя Моссовета. «Прошу, чтобы урна с прахом Нины Уманской была захоронена там же, где захоронены ее родители. Можно было бы сделать нишу под плитой К. А. Уманского». Резолюция: «Предоставить нишу». Занятно, что Дмитрий предлагал подхоронить девочку именно к отцу. И справка прилагается о захоронении: «Уманская Нина, 14 лет. Новодевичье кладбище. 3 июня». Ее похоронили в день смерти, ровно через два года. И печать Московского крематория. Получается, ее не хоронили до смерти отца.
– Где урна стояла два года? Могла она быть в могиле Шахурина?
Кипнис равнодушно ответил:
– В документах не отражено. – Он отстрелялся, скучно с любителями. – Да… Я подумал, вам может показаться интересным… Шестнадцатого августа провести на кладбище полный день, – он заговорил вновь, но уже петляющим голосом, неуверенно засопев, словно пробирался в темноте, растопырив руки, туда, куда не следовало.
– Зачем?
– Шестнадцатого августа у Нины Уманской день рождения.
– Я не смогу. Не хочу.
– Просто я припомнил… Поспрашивал… Говорят – в день рождения кто-то приносит на ее могилу цветы. А ведь прошло шестьдесят лет…
– И что?
– Это говорит о чем-то… Я подумал, родственников нет. – Говорил словно сквозь головную боль, переживая отрыв от надежных бумаг с печатями и архивных папок. – Это может делать только тот, кто ее любил. Возможно, тот, кого вы ищете.
Шестнадцатое августа. Простудить почки, просидев на каменной плите, жрать из кулька, отливать в кустах рябины, посматривая на объект сквозь ветки, выследить согбенную спину и спросить в изрубленный морщинами загривок, засыпанный седым пухом: так это ты ее замочил?..
Я прочел объявление (вот здесь, фактически в центре Москвы, есть свободные ниши! всего за восемьдесят долларов) и спросил у тети в кожаном пальто дорогу в крематорий. Она что-то добавила вслед, я обернулся:
– Что?
– Подайте на жизнь.
Здесь, на Донском, смерть пострашнее, чем на Новодевичьем: низкие стены, как заборы, и все – все-все-все, сколько видишь, облицовано погребальными изразцами, не найдешь и двух одинаковых, разные же люди. Даты и крохотные овальные фотографии, словно зеркальца, ты идешь, они пускают лучики тебе в глаза, пытаясь зацепить; я кусал булку с изюмом, я почти бежал, стараясь оторваться от пустоты меж этих заборов, от просторной этой тесноты, от гущи, прошел сквозь чулан, заставленный бочками с фасадной краской, прямо к конторке, к дремлющей ненавистной твари, крашеной и бесполой, – ей должны все, а плачущие родственники покойных особенно, – она подняла морду:
– Вы на замуровку?
Презрительно обнюхала тысячу рублей, упавшую ей с неба, и достала из железного шкафа журнал учета человеческого пепла с чернильным «1943» на корешке; раскрыла «июнь».
– Я не имею права вам ничего показывать.
И поэтому я разглядывал кверху ногами худые, заваленные на бок буквы: Нину жгли 4 июня, шестой по счету из двадцати двух человек, номер 4282; крематорий работал круглые сутки, можно предположить, что девочка поехала в печь утром, через шестнадцать-восемнад-цать часов после смерти, для законного оформления не хватало бумаг и на полях зацепилась пометка «врач. закл?» Шахурин Владимир – на следующий день, четырнадцатым из тридцати, 4310, справка Краснопресненского ЗАГСа. Урна Шахурина выдана для захоронения. Урна Уманской – нет. Никакой Мексики.
– Куда деваются урны, которые не похоронили сразу?
– Стоят на выдаче праха.
– Что это? Комната такая?
– Ну, помещение.
– Сколько они стоят?
– Полгода. Если не приходят заинтересованные лица, ссыпаем в братскую могилу. В овраг.
– А во время войны?
– В войну хранили по два-три года. Ссыпать начали в сорок шестом.
– У каждого события в прошлом есть смотрящий… Вот вы – смотрящий за Новодевичьим. А мы новые смотрящие по этой ситуации на мосту.
– Вы не один?
– У меня есть партнеры. Можно сказать, брат. Вернее, братья. Как бы семейный бизнес. Хотя можно сказать – я один. Еще один, – я показал на потолок, – пишет фон.
– Насколько я вас понимаю, сейчас у этих смертей имеется, как вы выражаетесь, смотрящий. Но вас по каким-то причинам это не устраивает. То есть речь идет о некоторым образом смене?
– В общем, да. Да.
– И вам… И тем, кто согласится вам помогать… будут противодействовать?
– Не знаю. Как пойдет. – И я скучно добавил: – Ну, в рамках естественного течения времени.
Должен ветер ударить в окно тополиной веткой, донестись раскат грома, луч света упасть на коричневую фотографию родителей – но ничего не произошло, два мальчика на пятом этаже продолжали меняться солдатиками.
– Я вам позвоню, – сказал Кипнис. Еще он сказал:
– Ничего удивительного нет, что ее сожгли. Время меняет способы захоронений. Сейчас на Новодевичьем три разряда: гробом в землю, подзахоронение урной в существующую могилу к близким и низший – урной в колумбарий. До революции разрядов насчитывалось семь. По первому, высшему – покойник сам правил лошадьми катафалка. Шутка. Вам не бросилось в глаза, что в стене, самой первой, там, где Дмитрий Ульянов, урнами покоятся люди, запросто заслужившие землю? Лепешинский, Ленгник, Шелгунов, Розмирович, Драбкина – старые большевики ленинского призыва. – Ничего мне эти имена не говорили. – Они что? Не могли получить землю? Легко! Но в тридцатые годы развернулась борьба за широкое распространение кремации. Покроем Советский Союз сетью колумбариев! Возникло даже ОРРИК – общество распространения крематориев для содействия крематороидному строительству. Первые членские книжки общества послали Сталину, Молотову и Калинину. И когда умирали ленинцы, они даже своей смертью хотели утверждать новые принципы жизни – без поминок и панихид, не занимая плодородной земли. Жгли тогда всех. И детей.
Он говорил о смерти как о дачной знакомой, как говорили, наверное, о ней старые большевики, стальные люди, не считавшие трагедией свое личное отсутствие в будущем, смирявшиеся, как и все, но признававшие справедливость замены поколений и устранения обузы. Я стиснул губы, чтоб не наглотаться угольной пыли, чтоб не спросить Кипниса: вы гробом в землю? или на тележке в печь? Нам недолго осталось!
– Нину могли захоронить в могилу с убийцей. Я как-то гулял с вдовой Шнитке по кладбищу. Спросил: почему вы не захотели, чтобы мужа похоронили рядом со Свиридовым? Она так поморщилась: вы знаете, он уважал Свиридова как композитора, но его монархизм… И эти… националистические взгляды! Не хочу, чтобы они рядом лежали. А я посмеялся про себя: посмотри вокруг. Мимо кого мы идем? Палачи и жертвы! Тот же Трапезников и Капица. Великий физик и завотделом науки ЦК. Когда Трапезникова двигали в члены-корреспонденты академии, Капица противился всеми силами. Они в жизни рядом не садились – ненависть! А вот умерли в один год и лежат рядом. Особо не повыбираешь… Спасибо, хоть кусочек незанятый нашли.
Кипнис мне позвонил через день. Шахурина Владимира, пятнадцати лет, сожгли мгновенно – 5 июня, и назавтра выдали справку о смерти для захоронения. Командующий подземными этажами империи написал на ней: «Дайте указание директору Новодевичьего кладбища отвести участок для захоронения сына Шахурина, отведите место по усмотрению Шахурина». Боец помладше подписал: «Рядом с могилой Димитрова, размером в пять метров». Размер означал, что мама-папа С.М. и А. И. Шахурины наметили лечь с сыном и подобрали приличного соседа – семилетний Митя Димитров, «сын Г. Димитрова, деятеля международного коммунистического движения и его второй жены», умер только что, и на него поставили невеселого мальчика из грязного камня: худой, белые гольфы, руки, сложенные на коленях, держат кепку, тонкие губы, сандалии, из нагрудного кармана косоворотки углом торчит платок – на Новодевичьем нет памятника страшней.
«Захоронить урну около могилы Шахурина» – завершила третья, чернорабочая рука, жутковато назвав пять метров земли могилой вполне живого, молодого, франтоватого министра авиапромышленности Советского Союза, императорского любимца.
Еще день и:
– В архиве нашлось письмо брата Уманского – Дмитрия. 29 мая 1945 года он обратился к заместителю Председателя Моссовета. «Прошу, чтобы урна с прахом Нины Уманской была захоронена там же, где захоронены ее родители. Можно было бы сделать нишу под плитой К. А. Уманского». Резолюция: «Предоставить нишу». Занятно, что Дмитрий предлагал подхоронить девочку именно к отцу. И справка прилагается о захоронении: «Уманская Нина, 14 лет. Новодевичье кладбище. 3 июня». Ее похоронили в день смерти, ровно через два года. И печать Московского крематория. Получается, ее не хоронили до смерти отца.
– Где урна стояла два года? Могла она быть в могиле Шахурина?
Кипнис равнодушно ответил:
– В документах не отражено. – Он отстрелялся, скучно с любителями. – Да… Я подумал, вам может показаться интересным… Шестнадцатого августа провести на кладбище полный день, – он заговорил вновь, но уже петляющим голосом, неуверенно засопев, словно пробирался в темноте, растопырив руки, туда, куда не следовало.
– Зачем?
– Шестнадцатого августа у Нины Уманской день рождения.
– Я не смогу. Не хочу.
– Просто я припомнил… Поспрашивал… Говорят – в день рождения кто-то приносит на ее могилу цветы. А ведь прошло шестьдесят лет…
– И что?
– Это говорит о чем-то… Я подумал, родственников нет. – Говорил словно сквозь головную боль, переживая отрыв от надежных бумаг с печатями и архивных папок. – Это может делать только тот, кто ее любил. Возможно, тот, кого вы ищете.
Шестнадцатое августа. Простудить почки, просидев на каменной плите, жрать из кулька, отливать в кустах рябины, посматривая на объект сквозь ветки, выследить согбенную спину и спросить в изрубленный морщинами загривок, засыпанный седым пухом: так это ты ее замочил?..
Я прочел объявление (вот здесь, фактически в центре Москвы, есть свободные ниши! всего за восемьдесят долларов) и спросил у тети в кожаном пальто дорогу в крематорий. Она что-то добавила вслед, я обернулся:
– Что?
– Подайте на жизнь.
Здесь, на Донском, смерть пострашнее, чем на Новодевичьем: низкие стены, как заборы, и все – все-все-все, сколько видишь, облицовано погребальными изразцами, не найдешь и двух одинаковых, разные же люди. Даты и крохотные овальные фотографии, словно зеркальца, ты идешь, они пускают лучики тебе в глаза, пытаясь зацепить; я кусал булку с изюмом, я почти бежал, стараясь оторваться от пустоты меж этих заборов, от просторной этой тесноты, от гущи, прошел сквозь чулан, заставленный бочками с фасадной краской, прямо к конторке, к дремлющей ненавистной твари, крашеной и бесполой, – ей должны все, а плачущие родственники покойных особенно, – она подняла морду:
– Вы на замуровку?
Презрительно обнюхала тысячу рублей, упавшую ей с неба, и достала из железного шкафа журнал учета человеческого пепла с чернильным «1943» на корешке; раскрыла «июнь».
– Я не имею права вам ничего показывать.
И поэтому я разглядывал кверху ногами худые, заваленные на бок буквы: Нину жгли 4 июня, шестой по счету из двадцати двух человек, номер 4282; крематорий работал круглые сутки, можно предположить, что девочка поехала в печь утром, через шестнадцать-восемнад-цать часов после смерти, для законного оформления не хватало бумаг и на полях зацепилась пометка «врач. закл?» Шахурин Владимир – на следующий день, четырнадцатым из тридцати, 4310, справка Краснопресненского ЗАГСа. Урна Шахурина выдана для захоронения. Урна Уманской – нет. Никакой Мексики.
– Куда деваются урны, которые не похоронили сразу?
– Стоят на выдаче праха.
– Что это? Комната такая?
– Ну, помещение.
– Сколько они стоят?
– Полгода. Если не приходят заинтересованные лица, ссыпаем в братскую могилу. В овраг.
– А во время войны?
– В войну хранили по два-три года. Ссыпать начали в сорок шестом.
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Когда все живые вернулись к своим мертвым. Два года… Все, что осталось от Уманской, два года стояло «на выдаче праха» среди нескольких тысяч урн – почему? Чего ждали ее родители? Собственной смерти? Участка земли? Отпуска? Мрамора для надгробия? Не важно, ее все равно нет?
Я встретил его спустя время – Кипнис шел меж могил; потеплело, и снег падал щепотками, узелками, лохмотьями, празднично и неправдоподобно – и небо не темнело при этом. Его сопровождали родственники местных покойников – мохеровые шарфы, очки в кривых оправах и кроликовые шапки. Кипнис внимательно взглянул на меня, не узнавая, но вычислив чужого, непохожего по взгляду: я как-то не так смотрел на живых.
Через три года я увидел в витрине переиздание его «Записок некрополиста» и купил, все вертел в руках, не мог понять – что такое не такое есть в этой книжке, хотя все, кажется, как было: фотография – автор широко улыбается, белая рубашка, не стесненная галстуком; посвящение «Светлой памяти Аллочки, моей незабвенной жены, посвящаю эту книгу» – но что-то корябало меня. Еще раз осмотрел обложку и увидел новое.
Художник оформил обложку как могильную плиту – шурупы по углам. Под счастливой фотографией Кипниса кто-то поставил цифры 1919–2001, изменившие все. Некрополист на фото теперь улыбался так, словно наконец-то все в полном порядке, он там, где должен быть, у своих, он слился с миром, которым жил, исследования здесь закончены, и, с удовольствием повинуясь страсти, он продолжит копать с той стороны – так казалось мрази-оформителю, он не понимал, за что расправились со стариком.
Кипнис не хотел смерти, но, думаю я, кусок Новодевичьего показался бы ему уместным вознаграждением за его галерную службу, однако скоты не оценили его прикованной гребли, а проплатить тем, кто торгует невозможным, было некому.
У меня мало книг, эта все время попадалась в руки.
Я просто не знал, куда ее деть. И ночью выбросил в мусоропровод.
.............................
Я встретил его спустя время – Кипнис шел меж могил; потеплело, и снег падал щепотками, узелками, лохмотьями, празднично и неправдоподобно – и небо не темнело при этом. Его сопровождали родственники местных покойников – мохеровые шарфы, очки в кривых оправах и кроликовые шапки. Кипнис внимательно взглянул на меня, не узнавая, но вычислив чужого, непохожего по взгляду: я как-то не так смотрел на живых.
Через три года я увидел в витрине переиздание его «Записок некрополиста» и купил, все вертел в руках, не мог понять – что такое не такое есть в этой книжке, хотя все, кажется, как было: фотография – автор широко улыбается, белая рубашка, не стесненная галстуком; посвящение «Светлой памяти Аллочки, моей незабвенной жены, посвящаю эту книгу» – но что-то корябало меня. Еще раз осмотрел обложку и увидел новое.
Художник оформил обложку как могильную плиту – шурупы по углам. Под счастливой фотографией Кипниса кто-то поставил цифры 1919–2001, изменившие все. Некрополист на фото теперь улыбался так, словно наконец-то все в полном порядке, он там, где должен быть, у своих, он слился с миром, которым жил, исследования здесь закончены, и, с удовольствием повинуясь страсти, он продолжит копать с той стороны – так казалось мрази-оформителю, он не понимал, за что расправились со стариком.
Кипнис не хотел смерти, но, думаю я, кусок Новодевичьего показался бы ему уместным вознаграждением за его галерную службу, однако скоты не оценили его прикованной гребли, а проплатить тем, кто торгует невозможным, было некому.
У меня мало книг, эта все время попадалась в руки.
Я просто не знал, куда ее деть. И ночью выбросил в мусоропровод.
.............................
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
Случайно узнал.. Основатель петербургского издания «Фонтанка», журналист и писатель Андрей Константинов умер в возрасте 60 лет.
Михаил Веллер о Константинове очень лестно о нем отозвался. Какие мы всё таки все разные.
Ветеран
Местный
Веллер - человек очень увлекающийся, но он как-то поглупел с возрастом, мне кажется, давно его перестал слушать. Мимоходом упоминает, как Константинов произносил здравицу "За Путина!", но умалчивает, что до последних дней он был ярым врагом Украины и всегда поддерживал эту войну.
Веллер знал Константинова с одной стороны, а я с другой. Кстати, очень характерно, что вся речь Веллера посвящена тому, где и как ели-пили и ни слова - о литературе. А в литературе Константинов был зауряднейшим графоманом, без малейшего проблеска таланта. Возьмите любую его книжку и просто прочитайте несколько страниц - это серая жеваная бумага. Популярность Константинова началась с сериала "Бандитский Петербург" (идиотское название, по моему мнению), снятого режиссером Бойко. Зять режиссера (Сергей Плотников) был членом преступного сообщества, позже осужденным, через него режиссеру передали предложение снять фильм "про правильных бандитов" (возможно, заинтересовав каким-то образом, тогда все были помешаны на деньгах).
Просто так "дружбы с бандитами" не бывает, Константинов работал "на подхвате" у покойного Романа Цепова, после гибели Цепова пытался "лечь под Кумарина", сотрудничал с более мелкими бандитами, писал заказные хвалебные статьи для них. Упоминаемый Веллером друг Константинова, бывший капитан милиции Вышенков, был осужден в составе преступной группы за ряд преступлений, Константинова допрашивали как свидетеля.
В общем, каждый выбирает, как ему жить, дело не в этом. Для меня самым печальным во всем этом является тот факт, что Константинов был полным литературным бездарем, без малейшей искры таланта, такой "Лепс от литературы". Только в наше серое безвременье такие мутные "писатели" могут выплывать и годами вешать лапшу на уши населения. Но, время всё расставит по своим местам.
Веллер знал Константинова с одной стороны, а я с другой. Кстати, очень характерно, что вся речь Веллера посвящена тому, где и как ели-пили и ни слова - о литературе. А в литературе Константинов был зауряднейшим графоманом, без малейшего проблеска таланта. Возьмите любую его книжку и просто прочитайте несколько страниц - это серая жеваная бумага. Популярность Константинова началась с сериала "Бандитский Петербург" (идиотское название, по моему мнению), снятого режиссером Бойко. Зять режиссера (Сергей Плотников) был членом преступного сообщества, позже осужденным, через него режиссеру передали предложение снять фильм "про правильных бандитов" (возможно, заинтересовав каким-то образом, тогда все были помешаны на деньгах).
Просто так "дружбы с бандитами" не бывает, Константинов работал "на подхвате" у покойного Романа Цепова, после гибели Цепова пытался "лечь под Кумарина", сотрудничал с более мелкими бандитами, писал заказные хвалебные статьи для них. Упоминаемый Веллером друг Константинова, бывший капитан милиции Вышенков, был осужден в составе преступной группы за ряд преступлений, Константинова допрашивали как свидетеля.
В общем, каждый выбирает, как ему жить, дело не в этом. Для меня самым печальным во всем этом является тот факт, что Константинов был полным литературным бездарем, без малейшей искры таланта, такой "Лепс от литературы". Только в наше серое безвременье такие мутные "писатели" могут выплывать и годами вешать лапшу на уши населения. Но, время всё расставит по своим местам.
Ветеран
Местный
Пишут, что эта газета всегда висела на стене у покойного Константинова ))))
Андрей Пустоваров
Супер-Модератор
По мне, так лучше пару тройку наград в рамочке на стенке. Как то оно и позитивней, да и полезней для психики..
