рассказы о коллекционерах

[Андрей Пустоваров]

только творчества В. А. Тропинина, но и других художников России, вошли составными
частями в диссертации многих ученых. Не будет преувеличением сказать, что Феликс
Евгеньевич по-настоящему обогатил отечественное музееведение, при этом никогда не
помышляя ни о званиях, ни о наградах. При всем этом он был деловым человеком, зорко
следившим по каталогам крупнейших зарубежных антикварных фирм за
движением художественных ценностей в мире. Боль и страдания доставляли
ему сообщения о распродаже за границей шедших с молотка собраний, вывезенных из
России во время революции и украденных оккупантами во время Великой Отечественной
войны.
Один из высокопоставленных чиновников от изобразительного искусства, побывав дома у
Феликса Евгеньевича и осмотрев вещи, к которым тот еще не успел приложить руки, сказал
про него, что собрание Вишневского --с помоек. Как ни обидно звучит, но в этом есть
большая доля правды. У Феликса Евгеньевича действительно были излюбленные
маршруты, которыми он ходил на работу задолго до начала присутствия, не
пропуская ни одной свалки старого хлама в московских двориках, в бывших городских
усадьбах родовитых дворян. По велению времени ампирные дома и усадьбы стали после
Октября 1917 года коммунальными квартирами. А так как жилищное строительство в Москве
всегда отставало от роста населения, то нередко теснота заставляла жильцов выбрасывать на
свалку громоздкие трюмо, буфеты, шкафы, кресла, диваны и прочие предметы быта
ненавистного буржуазного прошлого. Побудительной причиной служила не только теснота,
но и стремление не отстать от моды. Надо сказать, что еще и сейчас, когда антиквариат
бешено вырос в цене, люди, переезжая на новые квартиры, нередко с легкостью и даже
радостью расстаются с дедовским наследием. (Нетрудно представить, что находил среди
выброшенного хлама опытный собиратель.) Могу засвидетельствовать, что
когда я в середине 60-х годов познакомился с Д. С. Лихачевым и побывал у него дома, то был
поражен его собранием старинного фарфора. Оказалось, что известный ученый-академик
собрал свою коллекцию в основном на... помойках. В этом нет ничего постыдного. Это
убедительно свидетельствует лишь о том, как низко упал у нас уровень культуры населения.
И в Питере, и в Москве, и в провинциальном Переславле-Залесском картина была одна и та
же --старое выбрасывали, и редко кто мог оценить, чего стоят выброшенные на свалку
почерневшие иконы, старые картины, книги, расколотая посуда императорских фарфоровых
и стекольных заводов. Много ли у нас находилось таких любителей старины, как Ф. Е.
Вишневский и Д. С. Лихачев, которые подбирали выброшенные вещи, отмывали, склеивали
их и давали им вторую жизнь единственно для того, чтобы дарить людям радость их видеть?
Ф. Е. Вишневский в этом смысле был редкостный человек. Он не только собирал вещи на
свалках, но и установил ;опеку над основными московскими складами контор
вторсырья. Чего только не доставляли туда промысловики! Если бы у нас
была налажена специальная служба по контролю за базами вторсырья, то без преувеличения
можно сказать, что в каждом районном центре России можно было бы собрать хороший, а то
и отличный музей старинного русского быта.
Помню, в Переславле-Залесском краевед и коллекционер С. И. Чертаков показывал мне свое
богатство, собранное на местной базе вторсырья: монеты XV --XIX веков, медные иконки,
древние литые чернильницы, оловянную посуду петровских времен, самовары, безмены,
поддужные колокольчики из села Пурих и с Валдая.
Несколько поколений было воспитано у нас в полном небрежении к своему родному,
кровному. Это характерно и для деревни, и для города. Остановить лавину нигилизма теперь
не так-то просто.
Хотя я не собиратель, но и у меня была одна уникальная находка. Причем не где-нибудь, а на
помойке. Жил я тогда в районе метро Щелковская в новом блочном доме.
Выхожу однажды утром на работу и неожиданно вижу, как у кирпичной загородки, куда
сносили мусор из соседних домов, ветер шевелит потемневшие от времени листы
старопечатной книги. Здесь же лежали источенные жучком деревянные

 

[Ветеран]

Несколько поколений было воспитано у нас в полном небрежении к своему родному,
кровному. Это характерно и для деревни, и для города. Остановить лавину нигилизма теперь
не так-то просто.

Зато теперь обратная картина: выпучив глаза, за любое говно просят миллионы.

 

[Андрей Пустоваров]

корочки книги с красивыми медными застежками. Я собрал разбросанные
ветром листы и на последней странице прочитал: Сия святая и боговдохновенная
книга, нарицаемая Часовник, напечатана бысть в царствующем граде Москве в царство
благочестивого царя Алексея Михайловича при святейшем Иосифе патриархе.
Находка моя относится к середине XVII века. Согласитесь, было чему и обрадоваться, и
подивиться. Ведь это происходило не в 20 --30-е годы, когда наиболее активно проводились
акции Союза воинствующих безбожников, а в середине 60-х годов.
После этого случая я уже не оставлял без внимания свалки старинного хлама, когда проходил
мимо. К тому времени я снимал комнату в центре Москвы, в Большом Ржевском переулке, в
собственном доме старейшего члена МОСХа Е. В. Гольдингер.
Деревянный двухэтажный дом этот в свое время стоял неподалеку от церкви Николы, что
на курьих ножках. Теперь уже нет ни церкви, ни дома. На месте церкви стоит
красного кирпича школа, а там, где был дом, сейчас скверик. Церковь Николы снесли в 30-х,
а дом --в начале 70-х годов. Дом этот был непростой --мемориальный. В нем пел Ф. И.
Шаляпин, играли А.Н. Скрябин и С. В. Рахманинов, бывали А. С. Голубкина, И. С.
Остроухов, П. П. Семенов-Тян-Шанский, Б. М. Кустодиев, И. Э. Грабарь, Л.О. и Б. Л.
Пастернаки. География дома угадывается в романе "Доктор
Живаго". Церковь Николы, что на курьих ножках, знаменита тем, что
была самой маленькой приходской церковью в Москве. Ее прихожанами были жители
Ржевских переулков, Молчановки, Собачьей площадки --в основном интеллигенция. Пушкин
видел церковь Николы, знал ее и Лермонтов, который во время учебы в университете жил
неподалеку, в доме №8 на Молчановке. Теперь в нем Музей М. Ю. Лермонтова. В
пятидесяти метрах от церкви, в старом Борисоглебском переулке, находился дом, из окон
которого любовалась Николой Марина Цветаева.
Тотальный снос старых домов и усадеб в районе Собачьей площадки, Молчановки и
Ржевских переулков начался в связи с осуществлением проекта бывшего главного
архитектора Москвы М. В. Посохина. Недрогнувшей рукой этот строитель, чуждый любви к
столице, сделал пролом в древней и наиболее ценной застройке Москвы. Вот тогда и
началась агония старинных особняков, уцелевших еще со времен наполеоновского
нашествия. Что только не приходилось видеть в те годы на руинах старой Москвы! Кое-что
из этой старины пополнило собрание Ф. Е. Вишневского.
С пустыми руками к собирателям не ходят. Прихватив с собой подобранную в соседнем
дворе столешницу --бобик с инкрустированным разными породами дерева
букетом полевых цветов, я как-то направился к Ф. Е. Вишневскому в Щетининский переулок.
Музея Тропинина тогда еще не было, поэтому Феликсу Евгеньевичу самому надо было
следить за всем. Я застал его на крыше сбрасывавшим снег. Увидев у меня в руках
характерной формы столешницу в виде боба (отсюда и название -бобик),
Феликс Евгеньевич мигом спустился с крыши.
--А ножки где? --спросил он, осмотрев столешницу со всех сторон.
--Ножек я не нашел, а столешницу вам принес, может быть, пригодится.
--Где вы нашли бобик?--допытывался Феликс Евгеньевич.
--В Большом Ржевском переулке, во дворе особняка, что напротив дома Е. В. Гольдингер, --
ответил я и добавил: --Из особняка всех выселили, видно, сносить будут.
--Едем туда немедленно! --заспешил Феликс Евгеньевич.
--Да там ничего интересного нет,--пробовал я сопротивляться.
--Если вы не поедете, я один поеду,--решительно заявил Вишневский. --Этот ампирный
особняк у меня давно на примете.
Мы приехали с Феликсом Евгеньевичем и застали печальную картину. Во дворе особняка
полыхал костер, разведенный мальчишками. Завидя нас, они на всякий случай решили
ретироваться. Вишневский сбил пламя и раскидал костер. Его внимание привлек
подгоревший диван с металлическими накладными украшениями.
--Ради этих бронзовых украшений уже стоило сюда приехать.

 

[Андрей Пустоваров]

Я помог Феликсу Евгеньевичу оттащить диван в сторону, где он взялся снимать украшения.
Сам я прошел в дом в надежде найти какую-либо вещь, полезную для Вишневского.
Осмотрев подвал и чердак и не найдя ничего стоящего, я вернулся к Феликсу Евгеньевичу.
Он был более удачлив. В покосившемся от времени сарайчике, куда до него заходили многие,
под толстым слоем хлама Вишневский обнаружил целую связку древних ручек, украшенных
головами сфинксов, и красного дерева подставку для скульптуры в виде полутораметровой
каннелированной колонны. От такой находки, я думаю, никто бы не отказался, но досталась
она тому, кто знал, где и что искать.
--Хотите, расскажу вам историю этого дивана? --спросил Феликс Евгеньевич, когда мы
вместе с ним еще раз осмотрели дом и вышли во двор.
--А что, диван с секретом? --спросил я.
--Да еще с каким! Это подделка высокого класса! --Феликс Евгеньевич обратил мое внимание
на боковые спинки дивана.
Обивка сгорела, и сохранился лишь остов дивана. Вишневский, используя
экспонат, провел со мной практическое занятие. Мне
открылась любопытная страница потайного мебельного промысла. Дело в том, что стильная
мебель в начале XIX века в послепожарной Москве была очень дорогой. Вот и появились
умельцы, которые с большой выгодой для себя использовали образовавшийся дефицит. К
примеру, бралось хорошее кресло красного дерева, снималась обшивка, а остов аккуратно
распиливали поперек на две равные части. Затем наращивались из обычной сосны вставки, и
из кресла получался диван. Сращенные части идеально подгонялись друг к другу,
полировались, лакировались, крепились накладные украшения --и диван готов. Цена его
бывала в четыре-пять раз дороже, чем у кресла, так что дело было прибыльное.
--Так, может, и бобик, который я вам принес, такой же
липовый? --не удержался я.
--За бобик спасибо. Вещь конца XVIII века, крепостных мастеров работа,--
сказал Феликс Евгеньевич,--настоящее маркетри.
Нести наши находки к Ф. Е. Вишневскому было далеко и тяжело. Мы решили оставить
бронзу и подставку для скульптуры у Е. В. Гольдингер. Феликс Евгеньевич и Екатерина
Васильевна были хорошо знакомы еще с 1919 года, когда вместе работали в Коллегии по
делам музеев и охраны памятников старины. Е. В. Гольдингер была старше Ф. Е.
Вишневского на двадцать с лишним лет. Учась живописи у К. А. Савицкого и Л. О.
Пастернака, она объездила все крупнейшие музеи Европы, занималась копированием старых
мастеров --Рафаэля, Леонардо, Тициана, Тинторетто, Веласкеса. Все это со временем сделало
ее одним из лучших в стране специалистов в определении авторства и датировок картин,
поступающих в музейные фонды. У Феликса Евгеньевича не было возможности объездить
музеи Европы, не мог он по возрасту и дружить с такими крупными мастерами искусства,
как И. С. Остроухов, Б. М. Кустодиев, А. С. Голубкина. Нетрудно себе представить, как
дорожил Вишневский советами Екатерины Васильевны. Живя у нее в доме, я часто был
свидетелем того, как Феликс Евгеньевич, прежде чем сделать ту или иную особо ценную
покупку, приходил посоветоваться со старой художницей. Авторитетные суждения
Екатерины Васильевны были тем окончательным заключением, после которого у
Вишневского не оставалось сомнений в правильности выбора. Не раз мне приходилось
слышать от Вишневского о мастерских атрибуциях картин, произведенных
Е.;В.Гольдингер и вошедших в хрестоматию отечественного искусствоведения.
--В собрании Ильи Семеновича Остроухова, --рассказывал Вишневский,--был интересный
этюд, изображающий скачущего коня. Остроухов выменял этот этюд на эскиз Мениппа и
вначале думал, что приобрел Веласкеса. Екатерина Васильевна с первого же взгляда на этюд
разубедила Остроухова, и тот через некоторое время стал говорить, что этюд принадлежит
кисти Жерико. Однако Екатерина Васильевна не согласилась с Остроуховым.
--Я напишу в музей в Гренобль и попрошу выслать фотографию с картины Жерико, и тогда
вы убедитесь, что я прав,--горячился Остроухов.
И все-таки права оказалась Е. В. Гольдингер, а не мэтр из мэтров, бывший директор
Третьяковки И. С. Остроухов. И на старуху, как говорится, бывает проруха. Екатерина
Васильевна доказала, что этюд коня принадлежит не испанцу или французу, а великому
фламандцу Ван Дейку.
В собрании Ф. Е. Вишневского было несколько вещей, по результатам атрибуции которых
написаны десятки научных статей. Екатерина Васильевна рассказывала, как Ф. Е.
Вишневский принес к ней однажды черную, как печной горшок, картину на доске. Вся
поверхность ее была в круглых пятнах от спекшегося лака. На красочном слое были крупные
осыпи, но, к счастью, места, которые в композиции картины имели главное значение,
уцелели. После расчистки оказалось, что это произведение -Мадонна с Младенцем и
Иоанном Крестителем --принадлежит кисти итальянского художника XVI века Якопо
Понтормо --ученика Андреа дель Сарто. В свое время картина была в Эрмитаже, затем долго
находилась в частных собраниях. В 1919 году она была куплена в революционном
Петрограде у матросов, которым она служила столешницей. Об этом и поведал Феликсу
Евгеньевичу последний владелец картины. Он хранил ее в комнате за шкафом, даже не
надеясь, что ее можно будет отреставрировать, определить автора и установить дату
создания. Полный цикл реставрации и атрибуции прошла и черная от копоти и грязи
Кающаяся Мария Магдалина 1530 года кисти ученика Леонардо да Винчи --
Джампетрино, купленная Вишневским в комиссионном магазине. Состояние картины на
отсыревшей доске, изъеденной жучком, было настолько безнадежным, что никто, кроме
Феликса Евгеньевича, не рискнул ее купить, хотя она много раз уценялась. Как опытный
собиратель, Вишневский узнал адрес бывшего владельца картины и познакомился с ним. В
доверительной беседе было установлено, что в сарае у того хранится совсем уж
нетоварная картина, холст которой сгнил от сырости. Словом, это был
шедевр почти с помойки, как пренебрежительно сказал бы тот важный
чиновник от искусства. И что же оказалось? Картина эта украшает ныне экспозицию
Государственного музея изобразительных искусств имени А.С.Пушкина.
Площадь святого Марка в Венеции кисти знаменитого венецианца Франческо
Гварди (1712 --1793) --подарок музею от Ф. Е. Вишневского.
Ф. Е. Вишневский в своей собирательной работе никогда не выказывал себя всезнайкой. Он
учился и набирался опыта у таких мастеров искусства, как П. Д. и А. Д. Корины, И. Э.
Грабарь, Е. В. Гольдингер, М. Ю. Барановская, С. И. Битюцкая. По каждому разделу
искусства --будь то масляная живопись, акварель, темпера, книжная миниатюра --у него были
надежные консультанты, которые обеспечивали высокую вероятность атрибуции, а значит, и
ценность его собрания. В свою очередь и сам Ф. Е. Вишневский был надежным гарантом,
когда к его помощи прибегали другие коллекционеры. Рекомендации Феликса Евгеньевича
ценились очень высоко. Это могли засвидетельствовать академик Л. Ф. Ильичев, известный
хирург А.В.Вишневский и многие из тех, кто пользовался советами и помощью
Ф.Е. Вишневского.

 

[Андрей Пустоваров]

Я не знаю другого собирателя, чья обширная коллекция была бы так доступна для
посетителей. И это тогда, когда Ф. Е. Вишневский еще только мечтал о создании Музея В. А.
Тропинина. К посетителям, будь то начинающий художник, маститый академик или заезжая
знаменитость --итальянский кинорежиссер Джузеппе де Сантис, которого я сопровождал в
поездке по Москве,--ко всем у Феликса Евгеньевича было ровное и приветливое отношение.
У хозяина, обладавшего бесценными сокровищами, не было ни похвальбы, ни
самодовольства, всех удивляло, что на дверях сокровищницы не было хитроумных замков, а
на окнах --решеток. Единственным сторожем, на которого Феликс Евгеньевич оставлял все,
когда уходил из дома, была собака. Про нее среди музейных работников ходили легенды.
Говорят, что Феликс Евгеньевич не столько заботился о своем питании, сколько о еде для
своего сторожа. Для нее --самые лучшие продукты, причем из Елисеевского гастронома.
Помню первое свое посещение собрания Ф. Е. Вишневского в доме № 10 в
Щетининском переулке, где ныне музей. Дом этот особенный. Последним его владельцем
был известный этнограф и экономист профессор Н.Г.Петухов (1879 --1965). Он
был страстным почитателем русского искусства и завещал свой особняк и двухэтажный
деревянный флигель во дворе для хранения собрания Ф. Е. Вишневского.
То ли ритуал был такой, то ли Феликс Евгеньевич хотел знать, с кем он имеет дело, --во
всяком случае, мне было предложено пройти по комнатам и ознакомиться с собранием. При
этом Феликс Евгеньевич подробно рассказывал историю приобретения той или иной
картины, скульптуры, произведения декоративно-прикладного искусства. Перед некоторыми
вещами хозяин останавливался, давал возможность посмотреть и потом ненавязчиво
вопрошал:
--Как думаете, кто автор этого этюда?
Передо мной был холст размером в два тетрадных листа. На нем изображена выжженная
солнцем, бурая земля среди кустарников и бездонная синь неба. Ошибки не могло быть --так
писал небо только один художник.
--Автор --Василий Васильевич Верещагин, --ответил я. --По-моему, это этюд из
южноафриканской серии.
--Правильно, --одобрительно сказал Феликс Евгеньевич, и мы пошли дальше.
Следующий вопрос был более сложный. Мы стояли перед портретом мужчины в нарядном
камзоле, в кружевном жабо, в парике с косичкой, какие носили в последней трети XVIII века.
Подобных портретов в пору работы над атрибуцией скульптуры К. Б. Растрелли мне
довелось повидать немало. Тем не менее прямой ответ на вопрос об авторе живописного
портрета я дать не мог, поэтому ответил уклончиво, словами грибоедовской комедии:
--Тогда не то что ныне, / При государыне служил Екатерине.
--Вы не ошиблись. Это действительно портрет екатерининского вельможи, --ободрил меня
Вишневский.
--Уж не сенатор ли это Воронцов по прозвищу Роман --Большой Карман? --предположил я. --
По лицу видать, такой борзыми щенками брать не станет, а целое имение
норовит в карман положить.
--А вы психолог, --улыбнулся Вишневский.--Ну так все-таки, чьей же кисти портрет?
--И внутренняя сущность портретируемого глубоко зацеплена, и тонкость
живописных отношений очевидна, и то, как портрет вписан в прямоугольник холста,--все
выдает руку большого мастера... Скорее всего, это Федора Рокотова работа или художника
его круга, --закончил я.
После этой удачной атрибуции я почувствовал, что завоевал расположение Феликса
Евгеньевича и ему интересно показывать дальше свое собрание. Надо сказать, что наиболее
ценные вещи были тщательно упакованы. Если холсты не были натянуты на подрамники, то
аккуратно свернуты в рулон и завернуты от пыли и влаги в кальку. Я понимал, что доставляю
Феликсу Евгеньевичу много хлопот, но он, не считаясь с этим, разворачивал и показывал
свои сокровища. Ему самому доставляло удовольствие еще раз встретиться с любимыми
художниками.
Мы остановились у парадного портрета.
--Портрет работы Дмитрия Левицкого, --поспешил я с атрибуцией.
--Нет, молодой человек, вы ошиблись. Это ученик Левицкого Владимир Боровиковский.
Кстати, в каком из портретов Левицкого, по вашему мнению, ярче всего отражена его
творческая манера?
--Думаю, что в портрете писателя-масона Н. И. Новикова, --ответил я. И, желая показать
осведомленность, продолжил: --Используя организованные им типографии, Новиков через
свои книжные магазины наводнил Отечество масонской литературой. К тому же он тайно
собирал деньги для Швеции, с которой воевала в то время Россия, за что, в конечном итоге, и
был заключен в Шлиссельбургскую крепость по приказу Екатерины II.
Феликс Евгеньевич пропустил мимо ушей мою книжную осведомленность.
--Извините, не расслышал...
Я уже знал, что Вишневского неоднократно арестовывали, высылали, конфисковывали его

 

[Андрей Пустоваров]

собрание. Вступать в разговоры на подобные темы у него не было никакого желания.
--Я все-таки хотел закончить о Дмитрии Левицком... Вглядываясь в его портреты, --
продолжал он, --можно представить себе собеседников Пьера Безухова... Посмотрите
внимательно на этот портрет.
И тут Вишневский вытащил из клеенчатого конверта холст на старом подрамнике.
--Так здесь и подпись автора можно разобрать. Тропинин, --прочитал я надпись в левом углу.
--Не подделка ли?
--Что вы! Господь с вами! --Феликс Евгеньевич даже замахал руками. --Тропинин,
подлинный! Об этом портрете в Третьяковской галерее по сию пору сокрушаются. Пришел к
ним владелец портрета, а они ему отказали в покупке. Как будто затмение на них нашло... Я
весь испереживался, пока владельца ждал на улице. Вышел он расстроенный, и моя взяла.
Уступил мне...
Феликс Евгеньевич рассказал, что прямо из Лаврушинского переулка он с драгоценной
покупкой побежал к своему другу --реставратору Александру Дмитриевичу Корину, брату
знаменитого художника. Холст был грязный, закопченный. Едва можно было различить, что
изображен седовласый старик в простом суконном кафтане. Чутье Феликса Евгеньевича и на
этот раз не обмануло. После расчистки портрет засиял всеми красками. Без труда можно
было понять, что этот шедевр создан Тропининым в пору творческого подъема. Об этом
свидетельствует и дата --1823 год. В. А. Тропинину исполнилось тогда 43 года. Именно в том
году, 8 мая, художник, бывший до этого крепостным графа И. И. Моркова, наконец-то
получает долгожданную вольную. В следующем году он становится
академиком живописи.
Портрет старика в суконном кафтане положил новую веху в изучении искусства В. А.
Тропинина. Оказалось, что на портрете изображен выдающийся каменотес Самсон
Ксенофонтович Суханов. До Тропинина еще никто в русской живописи не создавал столь
любовно исполненного портрета рабочего человека. Художником гениально раскрыта
внутренняя сущность этого талантливого самородка --ум, сметка, трудолюбие,
чистосердечие, простота, естественность. Возвращение народу портрета забытого им
легендарного человека привело к созданию школьниками-следопытами Музея С. К. Суханова
в его родном селе в Вологодской области.
Свое великое искусство Суханов явил когда-то восхищенному Петербургу, вырубив для
Дворцовой площади из цельного монолита знаменитый Александрийский столп. Самсон
Ксенофонтович участвовал в строительстве Исаакиевского и Казанского соборов в
Петербурге. Пьедестал памятника в Москве на Красной площади, на котором выбиты
предельно лаконичные слова: Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная
Россия. Лета 1818, --тоже работа каменотеса Самсона Суханова.
Портрет С. К. Суханова так до конца дней и оставался одной из любимых работ Ф. Е.
Вишневского. Но все-таки на первом месте в его собрании стоял автопортрет В. А.
Тропинина, написанный художником в 1844 году. Сам образ художника и пейзаж за окном --
все в этой работе гармонично, дышит спокойствием и душевностью.
Я попытался по стенам и башням Кремля, изображенным на дальнем плане автопортрета,
определить место, где жил художник, так как известно, что он писал автопортрет в своей
мастерской.
--Квартира Тропинина на Ленивке, неподалеку от Каменного моста, --подсказал мне
Вишневский и продолжил: --Всмотритесь в лицо художника. Какой это добрый, хороший
человек! Сколько в нем достоинства, и вместе с тем как он прост, сердечен --полная
противоположность герою гоголевского Портрета!
--А как к вам попал этот автопортрет? --спросил я Вишневского.
--О, это особый разговор. Не столько я его искал, сколько он меня дожидался. Я об этом
когда-нибудь детектив напишу,--рассмеялся Феликс Евгеньевич.
В следующей комнате на стене висел портрет А. С. Пушкина.
--Так это же явно копия! --удивился я. --Причем неумелая, примитив какой-то...
--Верно, копия с Тропинина. Писал художник-любитель, но сколько любви к Пушкину!
И действительно, все было выписано самым тщательным образом --и лицо поэта, и одежда.
Я обратил внимание, что копиист почему-то особо выточил массивный
золотой перстень на большом пальце Пушкина.
--Этот перстень с восьмигранным сердоликом, --стал рассказывать Феликс Евгеньевич,--
магический. Он был подарен Пушкину в Одессе графиней Елизаветой Ксаверьевной
Воронцовой. В рукописи под стихотворением Талисман” поэт сделал пять
оттисков коронки этого перстня, служившего ему печатью для писем. После смерти Пушкина
перстень попал к Жуковскому, в 1870-х годах --к Ивану Сергеевичу Тургеневу, а затем
перешел к Полине Виардо, которая подарила его Пушкинскому музею при Александровском
лицее.
Феликс Евгеньевич подробно рассказывал о пушкинском перстне, потому как эта история
имеет продолжение. Оказывается, перстень был украден из лицейского музея вместе с
несколькими рукописями. Рукописи нашлись, а перстень как в воду канул. Для музея сделали
точную копию перстня и на этом дело закрыли. Однако для Феликса Евгеньевича этот
вопрос, как говорится, оставался открытым. На сердолике пушкинского перстня была
выгравирована древнееврейская надпись: “Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да
будет благословенна его память. Эта надпись служила Феликсу Евгеньевичу
своеобразной памяткой. Снимок надписи он постоянно носил с собой в надежде, что хотя
золотая оправа и может быть переплавлена, но камень, да еще с такой надписью, сохранится
навечно. Надо только настойчиво искать. Перстень Ф. Е. Вишневский так и не успел найти,
зато многое из того, что радует нас в экспозиции Музея А. С. Пушкина в Москве, добыто
благодаря упорному поиску собирателя.
Тогдашний директор музея А. З. Крейн рассказывал мне, как однажды к нему прибежал,
запыхавшись, Феликс Евгеньевич с радостной вестью, что он опознал в одном из
комиссионных магазинов мебель из усадьбы Остафьево, принадлежавшей поэту П. А.
Вяземскому, у которого в гостях часто бывал Пушкин. Упускать случай нельзя. Надо было
срочно во что бы то ни стало купить остафьевский гарнитур. Музейщики --народ серьезный,
обстоятельный. Прежде чем купить что-то, десять раз проверят-отмерят. И все-таки
Вишневский убедил их, и мебель была куплена. Посетители могут видеть ее в одном из залов
музея. А рядом в витринах и на стендах находятся уникальные вещи, подаренные Феликсом
Евгеньевичем,--чашка с изображением великой трагической актрисы Е. С. Семеновой,
искусством которой восхищался Пушкин, портрет Е. П. Бакуниной кисти О. А. Кипренского,
портрет В. Ф. Вяземской работы Молинари, акварельный портрет друга поэта --декабриста
И. Я. Якушкина, выполненный Н. И. Уткиным.
Закончил показ Феликс Евгеньевич портретом С. М. Голицына работы В. А. Тропинина.
Именно с этого портрета, полученного Ф. Е. Вишневским в подарок от отца в 1917 году, и
началась для него тропининская эпопея.
В истории русского искусства имя В. А. Тропинина стоит рядом с гениальным А. Г.
Венециановым. Оба родились в 1780 году, каждый внес свою неповторимую лепту в
духовную сокровищницу национального искусства. С детства нам знакомы шедевры
Венецианова На пашне, Жнецы,Гумно.
В портрете крестьянского мальчика Захарки, написанном в 1825 году, воплощен нравственный
идеал крестьянина, родственный духовной сущности каменотеса С. К. Суханова,
Кружевниц Гитаристу, Девушке с цветком.
Вглядываясь в их лица, мы можем зримо представить себе героев Достоевского, Тургенева и
Толстого, простых людей, таящих в себе загадку живой русской души.
Вряд ли будет натяжкой сказать, что сам Феликс Евгеньевич является частью этой загадки. В
собирательной работе он тяготел к искусству художников, идеалы которых не только всецело
разделял, но и старался в меру своих сил утверждать и пропагандировать. Ф. Е. Вишневский
был подлинным воителем духа. Без громких слов, при полном отсутствии всякой позы
Феликс Евгеньевич достойно работал на фронте этическом. Отсюда легко
понять стыковку собрания произведений В. А. Тропинина и художников его
времени с духовными критериями Пушкина. Именно Пушкин был для него той путевой
звездой, благодаря которой собиратель ни разу не сбился с избранного пути.
У Вишневского, как ни у кого, пожалуй, другого, была возможность начиная с первых лет
революции составить едва ли не самое главное и громкое собрание
авангардного искусства 20-х годов.
--Соблазнов было много. И люди-то какие --всех знал и видел: и Кандинского, и Малевича, и
окружение Маяковского, и Мейерхольда! --признавался Феликс Евгеньевич. И все-таки
Вишневский остался самим собой. Не эстетика авангарда, а этика Пушкина, Гоголя,
Тропинина взяла верх в его душе.
Феликс Евгеньевич был подвижником, можно даже сказать --фанатиком своего дела. Я мало
встречал людей, которые во имя своей идеи полностью отреклись от благ жизни. На себя ему
никогда не хватало ни денег, ни времени. Сколько я его знал, он до самых трескучих морозов
ходил в длинном, чуть не до щиколоток, вышедшем из моды кожаном пальто. Старый серый
костюм служил ему, пожалуй, не менее пятнадцати лет. Рубашки он носил темные, без
галстука. Руки у него всегда были в сбоинах и не смываемой никаким растворителем
коричневой политуре. Краснодеревщик и бронзовщик --его главные рабочие специальности.
В этом деле он был профессором.
Умер он в одночасье, не успев оформить завещание на все то, что не вошло в Музей В. А.
Тропинина. До сих пор стоит у меня перед глазами Распятие Лукаса Кранаха,
которое висело на двери, ведущей в его комнату. Где оно, это Распятие?
Всплывет ли и где воскреснет? Какова судьба многих других шедевров? Все
эти вопросы не праздные, ибо речь идет о духовном наследии...

.........................................................................................

 

[Андрей Пустоваров]

Лариса Кашук о советских коллекционерах: Феликс Вишневский

После окончания школы, не имея твердой направленности в выборе какой-либо профессии, я находилась в полной растерянности. Поступать абы в какой-нибудь институт не хотелось. И я решила годик просто поработать и как-то определиться. Благо в этот момент моя школьная подружка пошла работать на телефонную подстанцию, чтобы поступить потом в институт связи. Ну, и я, от нечего делать, пошла в телефонистки. Первое время мне очень даже нравилось тыкать штекеры в многочисленные дырочки на панели. Чем быстрее ты их тыкал, предварительно набрав необходимые номера, тем большее количество абонентов удавалось соединить за смену. Я стала даже в своем роде стахановкой среди молодых телефонисток. Иногда, когда заказов было немного, можно было послушать разговоры абонентов. О чем только не говорили: о страстной любви, о бытовых невзгодах, о смерти и похоронах.

Но главным моим развлечением на этой работе были прогулки во время обеденного перерыва. Телефонная подстанция, где я работала, располагалась на Старом Арбате, в конце его, ближнем к Смоленке. Серое здание и до сих пор стоит напротив дома , где жил А.С.Пушкин, как раз за спинами скульптурного поэта и его жены Натальи Гончаровой. В мое время, соответственно, этой скульптуры еще не было. Как только начинался обеденный перерыв, я выскакивала из дверей и начинался променад по Арбату. Все детство и юность я прожила на окраине в районе Петровско-Разумовского парка. И теперь передо мной открылась возможность познакомиться с центром Москвы. Мне было интересно всё. Я внимательно изучала каждое здание, и что в нем находится.

И вот однажды, где-то, примерно, в середине Арбата я наткнулась на небольшое желтое здание с большими стеклянными окнами. И остановилась как вкопанная. В витрине этого магазина лежали чудесные старинные вещи, а сквозь стекла просвечивали картины, висящие на стенах. До сих пор я никогда не заходила в антикварные магазины. Я понимала, что продавцы сразу попросят меня из магазина - я явно не была их клиентом. Но зайти страстно хотелось. И вот в один прекрасный момент, когда в магазине было довольно много народа, я тихонько протиснулась в толпу, надеясь, что на меня не обратят внимания. Магазинчик был маленький. И сплошь заставленный разнообразными старинными вещами и завешанный многочисленными картинами. Чего там только не было! Я, конечно, не знала ни одного автора, но до сих пор помню роскошные лесные закаты в богатых золотых рамах ( конечно, это был Клевер); какие-то каналы, по которым плавали гондолы (конечно, Венеция); портреты красавиц в напудренных париках и многое другое. Причем картины на стенах, также , как и различные предметы, довольно часто менялись. И на их месте появлялись новые.

Это было мое первое живое знакомство с высоким искусством. Я не просто тупо стояла в зале музея и слушала экскурсовода, а могла рассмотреть все это благолепие поближе и даже потрогать. А посмотреть в это время в этом магазинчике было на что. Дело в том, что помимо русского материала, оставшегося от многочисленных конфискаций, после войны советские офицеры и солдаты вывозили вагонами и чемоданами из Германии произведения западного искусства. Часть его оседала в квартирах, а часть сдавалась в комиссионные магазины. Антикварных магазинов в Москве тогда было мало. И магазин на Арбате был центровым. Еще был магазинчик в гостинице " Метрополь", куда я уже в университетские годы с моим университетским приятелем Сашей Скворцовым на студенческую стипендию ходили покупать гравюры. Многие московские коллекции были составлены или пополнялись картинами и вещами из антикварного магазина на Арбате. Но главенствующее место среди московских коллекционеров того времени занимал Феликс Евгеньевич Вишневский.

А познакомилась я с Вишневским благодаря нашему университетскому преподавателю Дмитрию Владимировичу Сарабьянову. Я поступила на искусствоведческое отделение в 1964 году в замечательную эпоху, когда нам одновременно преподавали последние искусствоведы-могикане : В. Лазарев, М. Ильин, Федоров-Давыдов, В. Василенко и их талантливые ученики: В.Гращенков, Д.Сарабьянов, А. Комеч. Если Гращенков заставлял нас вгрызаться в искусство Возрождения, читая по 4-5 часов лекции без перерыва, то Комеч привил нам любовь к древнерусской архитектуре и русским усадьбам 18-19 веков, а Сарабьянов открыл нам русскую живопись ХХ века. Он не только читал лекции о русском искусстве в аудиториях, но и водил по частным коллекциям и мастерским художников, в которые без него мы не могли попасть. И вот в один прекрасный момент в середине декабря 1965 года наш университетский курс с Сарабьяновым отправился в гости к коллекционеру Феликсу Евгеньевичу Вишневскому.

 

[Андрей Пустоваров]

Щетининский переулок, запрятанный внутри старого Замоскворечья между Большой Ордынкой и Большой Полянкой, и по сей день место достаточно тихое. Для нас было потрясением, что дом 10 по Щетининскому переулку, где и проживал Вишневский, оказался особняком. В перенаселенной коммунальной Москве 1960-х годов это представлялось каким-то чудом. Нас радушно встретил высокий старик. В дневнике тогда я записала о нем: "Коллекционер Вишневский. Похож на старого собаковода, заштатного бухгалтера или на персонаж из "Мертвых душ" (внешне что-то от Плюшкина). Длинный, худой, с орлиным профилем, лысой головой и полуприкрытым левым глазом. В потрепанной военной куртке и замусоленной солдатской шапке." Это был фантастический человек – неординарный, интеллигентный, эрудированный, мастер на все руки. Он мог переплести книгу, собрать люстру, починить часы. И собирателем тоже был редкостным. Он собирал все – фарфор, шитье бисером, вышивку, скульптуры. Но особенно его привлекала живопись.Сам Фелиск Евгеньевич Вишневский всегда был крайне недоволен, когда его называли коллекционером: «Я не коллекционер, я – собиратель».

Потом мы узнали, что особняк и двухэтажный деревянный флигель во дворе был завещан Вишневскому известным этнографом и экономистом профессором Н. Г. Петуховым (1879-1965), страстным почитателем русского искусства. В особняке Вишневский разместил свою коллекцию, а во флигеле жил сам с семьей.

Сам Вишневский происходил из дворян с польскими корнями. Его дед и отец владели крупным бронзово-литейным производством, где отливали знаменитые московские памятники Гоголю и Пирогову. А в арбатской резиденции американского посла до сих пор висит огромная люстра фирмы Вишневских. Отец Феликса Вишневского, Евгений Феликсович, получил прекрасное гуманитарное образование. Архитектор по профессии, он был по призванию замечательным художником, крупным мастером в области декоративно-прикладного искусства. Перед Октябрьской революцией 1917 года его имя было широко известным и уважаемым в московской среде. Он был Председателем Московского художественного общества поощрения художников.

После революции старший Вишневский работал в Коллегии по делам музеев и охраны памятников старины. В 1919 году сюда пришел работать и Феликс. В это время ему было 17 лет. Но он был уже собирателем со стажем: в его собрании были живопись, графика, предметы прикладного искусства. Начало его собственной коллекции положил портрет князя С.М. Голицына работы Тропинина, подаренный Феликсу отцом. Отсюда и началась страстная любовь Вишневского к этому прекрасному русскому художнику, которая впоследствии увенчалась созданием музея Тропинина.

А в 1919 году Феликс Евгеньевич участвовал в создании самого первого пролетарского музея в Москве в 1919 году. Он работал в Комиссии по делам Музеев Наркомпроса. В годы послереволюционной разрухи, Вишневский собирал и перевозил в Госхран художественные ценности из брошенных усадьб и особняков. Наверное поэтому в 1920 году он сумел выправить Охранную грамоту на свою, тогда еще небольшую коллекцию, основательно пополнившуюся по завещанию после смерти отца.

Расцвет собирательской деятельности Вишневского пришелся на послевоенную пору. В то время в Москве существовало несколько крупных антикварных магазинов. Самый известный и богатый располагался на Арбате - в начале улицы, с левой стороны, если смотреть от метро "Арбатская". Это был как раз тот самый магазин, в которой зачастила и я в начале 60-х годов. Возможно, что мы не раз сталкивались в маленьком зальчике магазина. Но тогда я еще не знала Вишневского.

Как вспоминает один из почитателей Вишневского: "К тому времени, когда мы с Феликсом Евгеньевичем познакомились, он уже оставил службу в должности экспедитора одного из ведомств и целиком отдался любимому делу. Тогда цены в антикварных магазинах были, по сегодняшним меркам, весьма невысокие. Вишневскому подчас удавалось покупать старые, невзрачного вида холсты по 15-30 рублей. Но он-то знал, что покупал. После того, как холст очищался от грязи и атрибутировался, его стоимость возрастала в десятки, а то и в сотни раз. Если картина не вливалась в собрание, Вишневский продавал ее, а на вырученные деньги "охотился" за произведениями В. А. Тропинина и других художников первой половины XIX века.

Зайдя как-то в комиссионный магазин, Феликс Евгеньевич обратил внимание на потемневший от времени портрет дамы с собакой. Продавец сказал, что портрет был в хорошей раме, которую купили, а вот на полотно покупателя пока не нашлось. Лицо женщины показалось Вишневскому знакомым (он вообще обладал феноменальной памятью на лица). Феликс Евгеньевич решил рискнуть и купить картину. Риск оправдался. Теперь эта картина - как оказалось, работы Е. Плюшара, изображающая Полину Виардо, - среди шедевров Музея В. А. Тропинина."

В феврале 1955 года Вишневский начинает вплотную заниматься созданием нового музея, пытаясь сохранить от разорения свою, тогда уже большую и редкостную по качеству частную коллекцию. В заявлении тогдашнему мэру Москвы Промыслову он пишет «...о значении творчества художника Тропинина для русского искусства и Москвы, об отсутствии в Москве музея художника Тропинина, которым создана целая галерея известных москвичей и навсегда увековечена Москва и ее быт XVIII–XIX века»; об отсутствии музея Москвы той эпохи; о желании передать Москве дом-особняк в Щетининском переулке и экспонаты в количестве 300 единиц.

Наконец Музей открылся в 1971 году. Он получил немного другое название, а именно: «Музей В.А. Тропинина и московских художников его времени», хотя состав коллекции в те времена и теперь, конечно, более соответствует задуманному Вишневским «Музею В.А. Тропинина и художественной культуры Москвы XVIII–XIX веков».

В России и за ее пределами существует более двадцати крупных музейных собраний, которые пополнялись произведениями разных видов и жанров изобразительного искусства из собственных вишневских коллекций и которые поэтому считают, как и мы, Феликса Евгеньевича Вишневского своим благодетелем. Количество подаренных им произведений ошеломляет. Это, по крайней мере, более 700 только точно известных произведений — работы Тропинина, Рокотова, Боровиковского, Пукирева, Репина, Сурикова, Левитана, Айвазовского, Гончаровой, Кончаловского и многих других мастеров. Они поступили в музеи Москвы и Рязани, Якутска и Курска, Серпухова и Иркутска, Перми, Донецка и Плеса и т.д. с атрибуциями, сделанными собственноручно Феликсом Евгеньевичем, готовыми к экспозиционной жизни на новых местах.

Вот во что, в конечном результате, вылилось увлечение коллекционированием Феликса Евгеньевича Вишневского. Занятие это далеко не всегда было радужным. Много соблазнов и лукавств на этом пути. Страха, обмана, стрессов, как ни странно, иногда нищенского существования. Но какая же радость, что иногда все эти тернии завершаются лавровым венком победителя.

А я продолжаю до сих пор вспоминать особняк в Щетининском переулке таким, каким мы увидели его в 1965 году. Помимо Тропинина и его круга, в маленьких комнатках в мезонине, распивая чаи из чашечек Императорского фарфорового завода, мы увидели и , приведших нас в изумление, натюрморт Шардена ,которого Вишневский извлек из-под рояла, и " Распятие" Кранаха. Кранах вообще ввел нас в ступор. Откуда он в Москве? Но Вишневский тут же полез в ящики секретера 18 века и достал нам квитанцию на покупку Кранаха все в том же антикварном магазине на Арбате. Рояль тоже был раритетным. Кажется, на нем играл Скрябин.

В собрании Ф. Е. Вишневского имелось несколько вещей, по результатам атрибуции которых написаны десятки научных статей. Екатерина Васильевна Гольдингер рассказывала, как он однажды принес к ней черную, как печной горшок, картину на доске. Красочный слой имел крупные осыпи, но, к счастью, места, игравшие в композиции ключевую роль, уцелели. После расчистки оказалось, что это - "Мадонна с Младенцем и Иоанном Крестителем" кисти итальянского художника XVI века Якопо Понтормо. В свое время картина находилась в Эрмитаже, затем долго "путешествовала" по частным собраниям, а в 1919 году была куплена в революционном Петрограде у матросов, использовавших ее в качестве столешницы. Последний владелец хранил "Мадонну..." в комнате за шкафом, даже и не надеясь ее отреставрировать и атрибутировать.

Аналогичная история произошла и с другим "помоечным" шедевром, обнаруженным Вишневским у владельца в сарае. Холст был совершенно не "товарный". Тем не менее Феликс Евгеньевич купил его. Теперь он украшает экспозицию Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. "Площадь святого Марка в Венеции" работы знаменитого венецианца Франческо Гварди (1712-1793) - дар музею Ф. Е. Вишневского

Умер Феликс Евгеньевич в одночасье в 1978 году, не успев оформить завещание на часть своего собрания, не вошедшую в экспозицию Музея В. А. Тропинина. А я до сих пор вспоминаю радушного гостеприимного Вишневского, с такой радостью показывавшего нам чудесное искусство. И до сих пор у меня перед глазами "Распятие" Лукаса Кранаха, висевшее на двери, ведущей в его комнату. Где оно?

 

[Андрей Пустоваров]

ИЗ КОММЕНТОВ

Михаил Верхоланцев
Был я у него в гостях. Хотел толкнуть картину XVII века, СВ. ЯГО ИЗБИВАЮЩИЙ МАВРОВ и миниатюру эпохи Директории. Торговался и предлагал унизительно маленькую цену. Все коллекционеры одинаковы, любят получать задарма.

Анатоль Брусиловский
Увы, и я имел неоднократные контакты с Вишневским. Торговался он упрямо, зло и переиграть его никогда не удавалось! А в "Шоколаднице", как именовался у опытных коллекционеров тех времён, 60-х середины и конца, магазин напротив Французского посольства, и к открытию его , мы, небольшая толпа человек в 20, ежеутренне собиралась, он выхватывал прямо из моих рук голландцев и итальянцев и вопил, призывая директора. "У меня музей, я не допущу, чтобы всякие проходимцы воровали национальные ценности Савецкого Саюзаааа!" Директор знал Феликса, как облупленного, боялся скандала, и... снимал работу с продажи. Потом - как водится она всё же оказывалась у Феликса. Лев Кропивницкий через жену друживший с ним, соглашался, что Ф. - "жох"! Переиграет любого. Что касается Кранаха, я его прекрасно помню, держал в руках. Вот именно его и пытался выхватить из моих рук - был Феликс. И, конечно, ему это удалось! Стоило это великое произведение копейки. Что-то около 150 рублей...

Ирина Жалнина
А мне знать его не довелось. Но в Третьяковке, когда я туда пришла работать, живы были предания о нем и анекдоты. Вот некоторые помню. "Феликс Евгеньевич, с обновкой! Вы красивые брюки купили".- "Да нет, девочки. Купил шкаф красного дерева, а в нем брюки оказались". Или из пересказанных его рассказов:" Иду по Пятницкой, смотрю занавеска странная в окне. Захожу в квартиру, прошу продать. Хозяйка ни в какую:"Нечем будет окно завесить". "Так я тебе новую куплю". Принес ей новую, забрал ее старую. Пришел домой, рассмотрел. Так и есть - Левитан!".

 

[Карацуповец]

Ущемил Вишневский чьи-то интересы, получил негатив в ответочку в воспоминаниях после смерти. Не всё так красиво, как искусствоведы описывают. Но одержимый дядька был и наследство государству осталось. Далеко не каждый коллекционер готов передать свою коллекцию государству. Тем более такого уровня, и тем более сейчас. А механизмы пополнения вполне понятны. Купил-продал. Это для госмузеев полная задница. Продавать нельзя, даже хрень всякую, а чтобы купить, такую бюрократическую систему надо перебороть, что ничего и покупать не захочется. Исключение составляют какие-нибудь брендовые акции государства для пиара или отмыва денег чиновниками. Более 10 лет в музее проработал, не понаслышке знаю.

 

[Ветеран]

Самое глупое, что может сделать коллекционер, это подарить что-либо государству.
Нигде в мире коллекционеры таким идиотизмом не страдают.
Это возможно только в обществе совков, поклоняющихся своему государству-левиафану.
Мало того, что человека в тюрьме напрасно гноили, всю жизнь держали впроголодь на двадцати квадратных метрах, так ты еще и подари государству свою собственность на миллионы долларов.
Нравственные калеки, прости Господи!

 

[Карацуповец]

Самое глупое, что может сделать коллекционер, это подарить что-либо государству.
Нигде в мире коллекционеры таким идиотизмом не страдают.
Это возможно только в обществе совков, поклоняющихся своему государству-левиафану.
Мало того, что человека в тюрьме напрасно гноили, всю жизнь держали впроголодь на двадцати квадратных метрах, так ты еще и подари государству свою собственность на миллионы долларов.

Мы же говорим о временах "совков, поклоняющихся своему государству-левиафану". Сейчас мы живём в период извращённого капитализма. Скоро забудем, что такое друзья, что такое общее дело, возможно и семья, если это не будет касаться денежной прибыли. Интересный как-то репортаж "Гоблина" Пучкова Д. послушал в Парке "Россия-моя история" Екатеринбург по поводу ментов. Репортёр задала ему вопрос по поводу почему они так работают? Он на пальцах объяснил почему в период рыночной экономики они должны не соответствовать процессу. Каждый "свою корову доит".
Мне вот нет никакого желания передавать свою коллекцию нынешнему государству. Хотя подарки музеям иногда делаю и безвозмездные выставки из предметов своей коллекции тоже.
Хорошую фразу по этому поводу Андрей от Перченко? привёл: "...Коллекция должна отвечать пяти принципам. Собирать, сохранять, исследовать, публиковать, выставлять. Коллекционер — человек общественный. Он должен исследовать историю вещей и нести миру знания, сохранённые в «свидетеле» времени". Конечно, сейчас никто никому ничего не должен, тем более без денег. Но к счастью, "менталитет поклоняющихся совков" из нас пока не вытравили всяким дерьмом.

 

[Ветеран]

Это коллективный пост-травматический синдром. Совки не видят внутренней неразрывной связи между нынешней РФ и прежним СССР. Просто из куколки появилась гусеница, это совершенно закономерно. Подарить нынешнему государству картину Кранаха, это все равно, как в 1918 году подарить Урицкому бриллиантовую андреевскую звезду. Типа, возьмите, пожалуйста, пусть мои ценности теперь служат народу свободной России.

 

[Карацуповец]

Самое глупое, что может сделать коллекционер, это подарить что-либо государству.
Нигде в мире коллекционеры таким идиотизмом не страдают.

Т.е. Третьяков и ему подобные тоже были идиотами?
Или эмигранты, передающие в Российские музеи архивы и не только? Не надо за всех заявлять.

 

[Карацуповец]

Это коллективный пост-травматический синдром. Совки не видят внутренней неразрывной связи между нынешней РФ и прежним СССР. Просто из куколки появилась гусеница, это совершенно закономерно. Подарить нынешнему государству картину Кранаха, это все равно, как в 1918 году подарить Урицкому бриллиантовую андреевскую звезду. Типа, возьмите, пожалуйста, пусть мои ценности теперь служат народу свободной России.

Ну не так всё примитивно. Есть различные формы передачи в музеи шедевров. Типа временного хранения и т.п. Я не призываю никого делать дары музеям, зная их временщическое положение-сегодня один начальник и свита, завтра другой, смена формата, помещений, постоянно не используемые по максимуму фонды для экспозиционной и научной работы и т.п. Колхоз-дело добровольное. Кто хочет и считает нужным, найдёт форму.

 

[Ветеран]

Т.е. Третьяков и ему подобные тоже были идиотами?
Или эмигранты, передающие в Российские музеи архивы и не только? Не надо за всех заявлять.

Я не был знаком с Третьяковым и не могу ответить на Ваш вопрос, но полагаю, что это было в совершенно другой стране и совсем в другую эпоху. Сегодня эмигранты делают это не от большого ума.
Я тоже, иногда, что-то дарил музеям, но делал это из соображений личной выгоды, укрепляя отношения с конкретными музейными работниками. Или передавал на временное хранение для экспозиции и тогда мои предметы публиковались в каталогах. Получаемая выгода всегда превосходила мои незначительные убытки. А бескорыстно помогать государству в чем-либо - увольте.

 

[Карацуповец]

"Jedem das Seine ". Вернёмся к "причудам" Ф.Е. Вишневского. Сегодня случайно, читая старые советские газеты, обнаружил ещё одну заметку в которой упоминается знакомая фамилия. Даже из уральской комсомольской малотиражки 1969 года знали об "идиотизме" этого человека...

 

[Ветеран]

Не могу запретить людям сходить с ума. Советская власть арестовывала человека, приходила к нему с обысками, отбирала у него вещи, а он на последние гроши покупал антиквариат и приносил этой власти в дар. Имел право, да. В итоге, Советская власть присвоила себе всё имущество человека, а его самого похоронила в безвестной могиле за госсчет (рублей десять это стоило). Не установила мемориальной доски на доме, где он жил, не учредило премии его имени, не выбило памятную медаль. Затем и сама Советская власть отправилась на свалку истории, а обезличенные подарки покойного остались в закромах родины, где их никто не увидит очень долго (например, Эрмитаж никогда не экспонировал 95% своих фондов и не собирается этого делать в обозримом будущем). Небезынтересно было бы поискать в музеях следы подарков Вишневского. Далеко не факт, что все они найдутся.
Вряд ли судьбе этого коллекционера нужно завидовать и брать себе в пример.

 

[Андрей Пустоваров]

"Jedem das Seine ". Вернёмся к "причудам" Ф.Е. Вишневского. Сегодня случайно, читая старые советские газеты, обнаружил ещё одну заметку в которой упоминается знакомая фамилия. Даже из уральской комсомольской малотиражки 1969 года знали об "идиотизме" этого человека...

Прелестная заметка из прошлого. Можно относиться по разному к таким поступкам. Иногда хочется творить добро...

или

Бывают минуты, когда невозможно удержаться и не начать делать глупости. Это называется энтузиазмом.

Анри МЕЛЬЯК

 

[Андрей Пустоваров]

Вряд ли судьбе этого коллекционера нужно завидовать и брать себе в пример.

Да лучше никому не завидовать, а жить своей жизнью.